 |
|
|
| Приветствую Вас, Гость · RSS |
25.04.2024, 18:38 |
|
СУВОРОВ АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ
Глава двадцать девятая
Итальянская кампания: Басиньяна, Маренго; 1799.
Оставляя Милан, Суворов рассчитывал встретить нового противника - генерала Макдональда, который шел из южной Италии и, по слухам, был уже довольно близко. Главная союзная армия двигалась к Пиаченце и Парпанезе для переправы чрез По; Вукасович был выдвинут к Буфалоре, принц Роган и полковник Штраух прикрывали тыл действующей армии и сообщения её с тирольским корпусом, находясь у озера Комо и в Вальтелине. Во всей армии под начальством Суворова считалось почти 100,000 человек, но больше половины находилось позади, для блокады и осады крепостей, занятых Французами, и для содержания гарнизонов в остальных. Суворов не имел для своего утешения даже надежды - получить вскоре сколько-нибудь значительную часть этих сил, удерживаемых для второстепенных целей в ущерб главной задаче: осадные средства были ограниченные, и приходилось осаждать крепости поочередно, одну после другой. Но делать было нечего, и ход военных действий поневоле приходилось ставить в зависимость от соображений австрийской политики.
Войска выступили из Милана 20 апреля; в это время присоединилась к ним русская дивизия Ферстера, который сам приехал несколько раньше. На следующий день колонна Розенберга расположилась на По, против Парпанезе, а Меласа — у Казаль-Пустерленго. Авангарды обеих колонн начали в тот же день переправляться на лодках без всякой помехи со стороны неприятеля, так как его тут уже не было; но помеха явилась в виде недостатка перевозочных средств. Взятый у Французов понтонный парк пришлось бы долго буксировать к месту, против течения, своих же понтонов было так мало, что требовалось в добавок к ним набирать разные суда из окрестностей. Таким образом пошло почти 4 дня на устройство моста в Пиаченце, а в Парпанезе пришлось и совсем от него отказаться.
Тем временем разнеслись слухи, что Макдональд еще далеко и что Французы оставили даже Тортону, — крепость по правой стороне По, имевшую весьма важное значение в общем плане действий. Суворов тотчас же изменил свои распоряжения. Части Австрийцев, переправившихся на судах у Пиаченцы, приказано идти к Парме и Модене, для наблюдения пути приближения Макдональда; русским войскам двинуться к Павии; Вукасовичу наступать за Тичино. Не имея терпения ожидать устройства мостов, над коими работали ниже устья Тичино, Суворов велел устраивать еще один, но выше, в Мецано-Корти. Вообще 3-4 дня по прибытии на По, видна какая-то путаница в распоряжениях главной квартиры, чему между прочим способствовало частое отсутствие самого главнокомандующего и иногда на довольно большое расстояние. В этом отношении Суворов не был человеком строгого порядка, что и сказывалось при обстоятельствах сложных, каковы были тогдашние. Съездил он, между прочим, и на поле знаменитого сражения под Павией, где Французский король Франциск I потерпел поражение и попал в плен в 1525 году; был и в монастыре, где временно содержался король. Любознательность его высказывалась здесь, в Италии, не в первый и не в последний раз подобным образом, так как действовал он в стране великих и частых военных столкновений 1.
Мост у Мецано-Корти устраивался, но Суворова томило нетерпение. Он велел Багратиону переправиться еще выше, где ходил паром, и идти на разведки о неприятеле. Багратион переправился, пошел к Тортоне, наткнулся на небольшой неприятельский отряд и, исполняя приказание - не завязывать дела, отошел к Вогере. По направлению к этому же пункту тронулись австрийские войска по изготовленному к тому времени мосту у Пиаченцы, а Розенберг продвинулся дальше Павии, к Дорно. Таким образом союзная армия расположилась по обе стороны По; связью служили мост у Мецано-Корти и паром у Червезино. Из всего этого можно заключить, что Суворов хотел занять центральную позицию между Моро и Макдональдом, дабы обратиться туда, куда обстоятельства потребуют. Тем не менее он находился в полном недоумении на счет неприятеля и путался в своих предположениях. Таким же образом колебался и Моро, по крайней мере первое время, ибо положение его было в самом деле трудное. Часть своих войск он направил к Валенце и Александрии, с другою сам двинулся к Турину. Здесь он разрешил выдать жителям оружие из арсенала, для обороны против союзных войск, а они обратили его против самих Французов. Вспыхнули восстания и в других местах; пришлось отряжать войска, дробить силы, увеличивать гарнизоны крепостей. Затем, оставив в Турине 3,400 человек, Моро направился к Валенце и Александрии и между этими пунктами занял 26 апреля весьма важную стратегическую позицию. Отсюда он мог действовать по обоим берегам По, поспеть к Турину раньше Суворова и грозить его тылу, если бы он двинулся на Макдональда.
В этот самый день Суворов прибыл в Вогеру; час спустя приехал туда же великий князь Константин Павлович, посланный Государем - начать свое боевое поприще в школе Суворова.
Присылка великого князя на театр военных действий вероятно имела помимо этой цели и другие; по крайней мере присутствие здесь Государева сына не замедлило вдохнуть новое рвение в войска и произвело на население благотворное в интересе союзников влияние 2. Оно было радостным событием и для самого Суворова, по его верноподданническим чувствам, но представляло для него и неудобство. Такие высокие особы стесняют, ибо ответственность за них, если не фактическая, то нравственная, - очень велика. Это было особенно верно в применении к настоящему случаю, так как великому князю едва исполнилось 20 лет и, при своей необузданной пылкости и горячности, он требовал строгого за собою надзора, иначе мог и себя и других ввести в беду. Только строгостью и страхом можно было его сдерживать; он бледнел при одном суровом слове своего отца - Государя. Но тут, в армии, обстановка и положение великого князя были иные; той тяжелой руки, которую он постоянно чувствовал над собою в Петербурге, не существовало в Италии. Суворов правда не затруднился бы быть его строгим ментором, но в звании главнокомандующего ему было не до того. И хотя великий князь приехал не один, кроме нескольких молодых людей свиты, при нем находился старый, заслуженный генерал Дерфельден, -но назначение Дерфельдена состоялось не задолго до отъезда, и великого князя он близко не знал; при особенностях же натуры Константина Павловича, годилось ему в руководители только лицо, авторитету которого он привык подчиняться издавна. Таким образом, неудобство присутствия Константина Павловича Суворов ощутил в самом скором времени.
Великий князь ехал в армию под именем графа Романова. В Вене он был принят самым блестящим образом и пробыл там около двух недель, в продолжение которых не прерывалась цепь парадов и смотров, а также всякого рода празднеств. Не раз торопил это Дерфельден, говоря, что знает хорошо Суворова; что фельдмаршал начав военные действия, поведет их безостановочно, и великий князь рискует ничего не застать 3. Вырвавшись наконец, из Вены, Константин Павлович приехал 24 апреля в Верону. На другой день сдалась на капитуляцию Пескьера; сюда он въехал с первыми австрийскими войсками и затем продолжал путь, всюду встречаемый приветственными кликами населения. К вечеру 26 числа, высокий гость был уже в Вогере и тотчас же поехал со своими сопутниками к Суворову. Суворов, одетый в кителе, с каской на голове и с подвязанным глазом, выскочил из другой комнаты, подошел к великому князю, поклонился ему об руку, т.е. как бы желая поцеловать его руку, и сказал: "сын нашего природного Государя!" Константин Павлович обнял его и спросил, что сделалось с его глазом. "Ах, Ваше Высочество", — отвечал Суворов, "вчера проклятые немогузнайки опрокинули меня в ров и чуть было всех моих косточек не разбили". Потом он подошел к свите великого князя, стоявшей вряд и, обратившись к Константину Павловичу, сказал: "не вижу". Великий князь понял и стал представлять всех поименно. Первым стоял Дерфельден, старинный приятель и сослуживец Суворова, один из лучших русских генералов конца прошлого столетия, которого Суворов любил и ценил очень высоко. Дерфельден был прислан в Италию не только в качестве попечителя великого князя, но и на тот случай, чтобы принять под свое начальство корпус Розенберга, если Суворов признает нужным этого последнего сменить, как неспособного. Мало того, Дерфельден предназначался заступить место самого Суворова, если бы фельдмаршалу "приключилось какое несчастие". Великий князь произнес имя Дерфельдена; Суворов открыл глаза, обнял Дерфельдена, перекрестился, поцеловал у него на груди орденский крест и сказал: "нам должно Его Высочество, сына природного нашего Государя (поклон Константину Павловичу об руку), беречь больше своих глаз, потому что у нас их два, а великий князь здесь один". Затем Константин Павлович представил Суворову остальных, и все разъехались по домам.
На следующий день, утром, Суворов приехал к великому князю в полной форме австрийского фельдмаршала, в сопровождении всех чинов главной квартиры, и представил строевой рапорт о войсках русских и австрийских. Великий князь пригласил его в кабинет, долго с ним беседовал наедине и когда вышел в приемную, то представил находившегося тут князя Эстергази, сопровождавшего великого князя из Вены. Суворов сказал Эстергази: "прошу донести императору, что я войсками Его Величества очень доволен; они дерутся почти также хорошо, как и Русские". Если справедливо, что Суворов сказал Эстергази именно эти слова, то конечно не без умысла; по всей вероятности он получил уже тогда из Вены дополнительную инструкцию, забраковавшую все его планы, и захотел чем-нибудь выразить свое неудовольствие.
В этот же день, 27 числа, Константин Павлович обедал у Суворова, а потом отправился в русский лагерь впереди Павии, у Дорно. Здесь он объехал войска, объявил им от имени Государя "благодарность и поклон" и остался при главной квартире Розенберга.
Пока в русской армии происходило торжество по случаю прибытия великого князя, Суворов получил известие, будто Французы, с одной стороны, оставляют Валенцу и отступают, а с другой, что в Тортоне ожидаются подкрепления из Генуи. Известия были прямо противуположны истине, потому что Моро избрал и занял позицию между Валенцой и Александрией. Суворов, столько раз уже вводимый в заблуждение пустыми слухами, поверил однако же и теперь, приказав на 27 число войскам произвести соответственные движения. Розенбергу приказано занять авангардом Валенцу; Багратиону двинуться от Вогеры, обойти Тортону и отрезать сообщения её с Александрией и Генуей; Карачаю подкрепить Багратиона; прочим австрийским войскам идти от Вогеры к Тортоне.
Маркиз Шателер подошел с передовыми частями австрийских войск к Тортоне 28 числа, при помощи жителей выломал ворота и овладел городом. На другой день въехал туда Суворов и отслужено благодарственное молебствие, но 700 Французов заперлись в цитадели и открыли из 70 орудий сильный огонь. Осадных орудий не было; пришлось терпеть и выносить огонь, ограничиваясь блокадою цитадели. По крайней мере город все-таки был занят, т.е. достигнут некоторый успех; по другую же сторону По не было и этого. Авангард Розенберга, под начальством генерала Чубарова, не нашел на реке перевозных средств: все было истреблено или забрано Французами. Суворов приказал удвоить усилия и увеличить отряд Чубарова; он до того был убежден в очищении Французами Валенцы, что назначил Чубарову, по занятии этого пункта, идти к Александрии.
Розенберг придвинулся ближе к своему авангарду; Чубаров выбрал место переправы у Борго-Франко, в 7 верстах ниже Валенцы. Здесь лежит остров, отделенный от неприятельского берега узким рукавом, переходимым в брод; к нему стали с нашей стороны устраивать паром. Для отвлечения внимания Французов, Чубаров отрядил 2 батальона в сторону, к Валенце, а казаки Семерникова и человек 30 егерей, переправившиеся на островок вплавь, перешли другой рукав в брод и заняли деревню Басиньяну. Но Французы стали подходить; Русские, по своей малочисленности, не могли удержаться в деревне и после небольшой перестрелки снова переправились на остров.
Таким образом обнаружилось, что противуположный берег По занят Французами сильно и Валенца ими не очищена. Тоже самое подтвердилось верным известием, что Моро нет в Турине, а сосредоточился он у Александрии. Суворову приходилось опять менять свои распоряжения; он решился собрать свои силы у Тортоны и атаковать неприятельскую позицию за р. Танаро. В этом смысле были разосланы приказания, причем Розенбергу велено оставить предприятие на Валенцу, перейти на правый берег По ниже, у Камбио, и присоединиться к прочим войскам.
Для исполнения этого распоряжения, Розенберг приказал сделать у Камбио разведки и узнал, что там переправы нет. Между тем у Борго-Франко уже действовал большой паром, а потому Розенберг решил переправить свои войска здесь, не подозревая, что переправа приходится как раз против неприятельской позиции. Апреля 30 войска Чубарова медленно, малыми частями переезжали на пароме к острову, и Розенберг стягивал свои главные силы ближе к месту переправы. В этот день Суворов прислал второе приказание, в подтверждение отданного накануне; вслед за ним последовало и третье, чтобы "спешить денно и ночно" к стороне общего сбора войск. Но Розенберг затруднялся исполнить предписание фельдмаршала, несмотря на его безусловный характер, ибо получил известие, что вокруг Валенцы находится не больше 1.000 Французов. И действительно, Моро видя настойчивые, не скрываемые приготовления Русских к переправе у Басиньяны, принял это за демонстрацию, маскирующую сосредоточение сил союзников у Тортоны, оставил против Чубарова часть сил, а все прочее направил на позицию у Бормиды, впереди Александрии. Розенбергу донесено, что все потянулось к Александрии, и он решился продолжать свою переправу у Басиньяны.
Утром 1 мая авангард Чубарова собрался весь на острове, тут же на берегу находились великий князь и Розенберг. Константин Павлович предложил Розенбергу, не мешкая дольше, начать переправу с острова на тот берег. Розенберг отвечал, что отряд еще слишком слаб и лучше подождать, пока подойдут тянувшиеся войска. Константин Павлович вспылил и дозволил себе едкое замечание, что Розенберг привык служить в Крыму, где было гораздо спокойнее и неприятеля никогда в глаза не видали. Упрек был слишком резкий и вместе с тем несправедливый, потому что у Розенберга не было недостатка в личном мужестве. Слова великого князя оскорбили старого служаку, у него не достало характера - не вмешивать личного чувства в решение вопроса, и приказание к наступлению было отдано. Авангард Чубарова двинулся на неприятельский берег в брод, по пояс в воде; подошедшая часть Розенбергова корпуса начала переправляться на остров.
Жители Басиньяны встретили Чубарова с радостью и тотчас стали рубить дерево вольности; Русские двинулись по дороге к Валенце и атаковали встреченного в нескольких верстах неприятеля. На подмогу скоро прибыли еще две роты; в голове их великий князь бросился неустрашимо в атаку. Успех был полный, но непродолжительный. Стали спешно возвращаться французские войска, шедшие к Александрии; прискакал сам Моро и послал за новым подкреплением. Русский отряд, состоявший всего из 2500 человек, отступил, но продолжал держаться в ожидании подкрепления. Подмога не подходила, потому что один из адъютантов Суворова, примчавшийся к Розенбергу с новыми настоятельными приказаниями - идти к стороне Тортоны, проезжая чрез Басиньяну, остановил переправу войск и даже велел идти назад батальонам, кои успели перейти на правый берег. Чубаров держался с трудом; великий князь сам поскакал за подкреплением; три батальона и две роты одни за другими подошли к полю сражения и восстановили бой. Новых подкреплений уже не являлось, беспорядок как видно был полный, руководительства делом не существовало. Число Французов росло с каждым часом; они стали близко грозить обоим флангам Русских; но упорство русской пехоты было так велико, что Французы разбивались о русские батальоны, как волны об утесы. Однако всему есть предел; на горах показались новые французские колонны, приходилось уступить поле сражения во избежание большей беды. После 8-часового боя началось отступление; но войска остановились все таки перед Басиньяной и до наступления ночи с непоколебимой твердостью отбивали все атаки.
Затем началось постепенное очищение французского берега; жители Басиньяны, несколько часов назад встречавшие Русских приветственными кликами, теперь стреляли по ним из окон. За недосугом они остались не наказанными, и Русские, преследуемые Французами, мало-помалу перебрались на остров. Но тут постигла их новая беда: крестьяне, состоявшие при паромной переправе, перерезали канат и скрылись, а паром унесло течением. Прошло немало времени, пока его поймали, исправили и пустили в дело для перевозки раненых. Суматоха на острове была ужасная, особенно у переправы; лошадь великого князя чего-то испугалась и занесла его в реку, но казак Пантелеев вовремя бросился на помощь и вывел его на берег. Всю ночь производилась перевозка на пароме раненых; всю ночь Русские держались на острове под огнем французских орудий и отражали неоднократные попытки неприятеля перейти в брод через рукав реки. Надо удивляться, как Французы не догадались удвоить, утроить силу своего огня; тогда ни один человек не мог бы спастись с острова, тем более, что войска стали переправляться на свою сторону когда уже рассвело.
Несчастное дело при Басиньяне стоило Русским больших потерь; убитых, раненых и попавшихся в плен насчитано почти 70 офицеров (один генерал) и до 1,200 нижних чинов; кроме того в руках Французов осталось 2 русские орудия, завязшие на пашне. У неприятеля выбыло из строя до 600 человек, в том числе один генерал. Один русский пленный офицер на другой день бежал на французской лошади; казачьи посты спасли его от погони. Суворов велел возвратить Французам лошадь, захваченную бежавшим.
В ночь после этого неудачного дела, т.е. с 1 на 2 мая, Суворов получил о нем известие и тотчас же послал Розенбергу новое приказание - идти куда было велено раньше, приписав собственноручно: "не теряя ни минуты немедленно сие исполнить, или под военный суд". Но посылки нового приказания было мало; до главной квартиры доходили тревожные донесения с казачьих постов о движениях французских войск, слышны были выстрелы, а войска Розенберга у назначенных для них переправ не показывались. Суворов стал сомневаться в благополучном возвращении Розенбергова корпуса и двинул было ему на выручку все войска к Камбио. Но эта мера оказалась ненужной: Розенберг скоро показался у Камбио, и неприятель не преследовал его, оставаясь два дня в бездействии.
Это была первая крупная неудача союзников. Раздраженный Суворов написал сгоряча донесение Государю, выставляя опрометчивость Константина Павловича и указывая, что поведение его противоречит дисциплине. Донесение это он однако отправил не сразу, а раздумывал и советовался. Когда же оно было отправлено, Суворова снова взяло раздумье; он стал жалеть, что поторопился, послал второго курьера вдогонку за первым и когда получил обратно бумагу, то разорвал ее и успокоился. Однако он не захотел пропустить происшедший несчастный случай без внимания, для чего и потребовал великого князя к себе. Чувствуя свою вину и желая отсрочить неприятность, если нельзя её избегнуть, Константин Павлович послал одного из своей свиты, Комаровского, отговорившись, что прибудет сам вместе с войсками. Суворов встретил Комаровского грозно; упрекал его в том, что он вместе со своими товарищами допустил великого князя до опасности быть убитым или попасться в плен; обещал заковать их всех и отправить с фельдъегерем в Петербург, и т. под. Суворов говорил с одушевлением и все время ходил по комнате широкими шагами; Комаровский стоял и молчал. Немного успокоившись, Суворов спросил, как велик конвой великого князя, нашел, что недостаточен, велел выделить часть своего собственного при надежном штаб-офицере и приказал Комаровскому отправиться с новым конвоем на встречу великого князя .
Прибыв к Константину Павловичу, Комаровский передал ему все, что говорил фельдмаршал. "Так он очень сердит", сказал великий князь и задумался. Прибыв в главную квартиру, он скрепя сердце поехал к Суворову; тот с низкими поклонами и другими знаками почтения встретил его в передней, пригласил в кабинет и заперся с ним вдвоем. Беседа продолжалась с полчаса; великий князь вышел расстроенный, красный от слез. Суворов провожал его с прежними поклонами; проходя приемную, где стояла свита Константина Павловича, он обратился к ним с угрозами, назвал их мальчишками, пообещал то же самое, что говорил Комаровскому, и затем продолжал провожать великого князя до крыльца с прежнею почтительностью.
Предыдущая Дальше
|
|
|
|
Форма входа