 |
|
|
| Приветствую Вас, Гость · RSS |
19.04.2024, 16:53 |
|
СУВОРОВ АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ
Глава двадцать седьмая.
На пути в армию; 1799.
Слишком большие перемены произошли в его судьбе за последние два месяца; очень велик был почет, оказанный ему в чужих землях 15. Эти восторженные встречи и приемы не могли ведь быть выражением благодарности за прошлое, как в России; они обозначали твердую надежду на будущее, выражали уверенность, что победная судьба русского полководца не изменит ему и впереди. Имела ли эта уверенность твердое под собою основание, и не была ли она самообольщением? Ведь говорили же скептики, что Французы не Турки и не Поляки, и что достаточное для одоления последних, окажется бессильным против первых. Не одна зависть или зложелание диктовали такие слова; сомнение вытекало и из событий последних лет. Несмотря на анархию внутри, на разложение правительственных и общественных элементов, на дезорганизацию армии, на оскудение источников материального благосостояния, - Франция не только выстаивала противу соединенной Европы, но еще грозила ей и все свои частные военные неудачи приводила в результате к положительному успеху. Много лет подряд коалиция напрягала свои усилия, армии её выростали одна за другой как из земли, истощенная казна наполнялась снова, - а победная звезда Франции не только не меркла, но блестела все ярче. Не были ли правы скептики, сомнительно качавшие головой, когда против такого неодолимого врага прибегали, в виде последнего средства, к вызову на театр войны чудака-генерала, имевшего доселе дело только с беспорядочными толпами выродившихся Отоманов и с бандами разъединенных политическим разномыслием Поляков?
Они не были правы. Выставляя различие между Французами с одной стороны, и Поляками и Турками - с другой, да и то далеко неверно, они принимали в соображение одну действующую силу, забывая о другой. А между тем в этой другой силе, т.е. в Суворове, и заключалась главная данная для наиболее верного решения вопроса, на сколько может подлежать решению в настоящем вопрос о будущем.
Французская военная система, благодаря которой Франция с успехом противустояла Европе такое долгое время, родилась из обстоятельств и сложилась под их влиянием. В начале революции анархия, охватившая всю Францию, разрушила в войсках дисциплину; армия в настоящем смысле перестала существовать, и открывшаяся война доказала это воочию. Стали приискивать средства и нашли указание на полях сражений. Следовало избегать правильного боя и заменять крупные столкновения рядом мелких стычек; задирая неприятеля, тревожа его беспорядочным огнем, учащать усилия и в массах людей находить для этого способы. При революционном возбуждении, а особенно при терроре, дело не могло стать за людьми, и они поступали под знамена в большом числе. Правда, не было ни средств, ни времени для обмундирования, снаряжения, обучения людей, и против неприятеля приходилось высылать не солдат, а свежих рекрут, но это оказывалось достаточным в виду новопринятого образа действий. Даже не изменили устав в смысле его упрощения, рассуждая правильно, что сущность дела не в нем, а в применении уставных правил к практике. Обучение по необходимости стало самым поверхностным и отнюдь не обращалось в цель, как в других европейских армиях; смысл его заключался в усвоении людьми общего условного языка, без чего не будет взаимного понимания. Далее этого не шли, и это удовлетворяло. Был введен рассыпной строй и колонны, требующие меньшей дрессировки людей, в стрелки рассыпались целые полки, колонны походили на кучи; действовали налетами, занимали неприятеля малой войной.
Первые военные успехи придали смелости революционному правительству; политика и война сделались наступательными. Попытка - выработать соответствующий обстоятельствам способ военных действий - преобразилась в систему, по духу родную дочь революции. Ополчения росли; неподготовленные люди прибывали во множестве, но уже находили в своих полках боевую, опытную школу. Французские колонны, не теряя времени на маневрирование и стрельбу, в которых были слабы, смело бросались в штыки и прорывали тонкий строй неприятеля, который привык видеть в штыке средство не заурядное, а последнее. Кроме многочисленности и готовности сойтись на штык, французские войска успели приобрести над противником и другие преимущества. Они были во-первых легки, не имели обоза, палаток, даже зачастую одежды, обуви, продовольствия; ибо на снабжение всем этим не хватало ни времени, ни средств; все надлежало добыть самим впереди, в неприятельской стране, а до тех пор терпеть и изворачиваться. Во-вторых, будучи всегда налегке, они отличались от неприятеля быстротой походных движений, чему помогала поневоле усвоенная выносливость, привычка к лишениям, уменье довольствоваться малым и надежда найти впереди большее. В-третьих, что самое главное, французская армия отличалась энергией в ведении военных операций. Кроме возбудительных свойств революционного увлечения, энергия снисходила на армию от генералов - выскочек. Не нужны были для занятия высокого военного поста ни рождение, ни образование, ни долгая служба или старшинство; адвокаты, ремесленники, отставные сержанты - беспрестанно появлялись на верхних ступенях военной иерархии. Они правда беспрерывно сменялись новыми и исчезали бесследно сотнями, но те десятки, которые оставались и продолжали идти вперед, были люди с характером, с дарованием, смелые, отважные. Всем обязанные революции, они сознательно принимали и ревностно проводили её военную систему. Случай на войне играл в их образе действий выдающуюся роль; рисковали они очень многим, не отступая перед опасением большой потери, так как тут же, рядом, видели возможность еще большего выигрыша. Они всегда употребляли средства, отвечающие цели; преследовали эту цель с настойчивостью изумительною: считали, что ничего не сделано, пока остается хоть что-нибудь сделать; каждому усилию давали такое напряжение, как будто это усилие было последним.
Таким образом французские войска, наэлектризованные первыми успехами, воспитались на последующих. Вместе с тактикою, которой учила война, выросла своеобразная дисциплина, отвечавшая духу нации. Оставаясь вдалеке от недостижимых требований рафинированной школы, в виде стройности и чистоты приемов и эволюций, неподвижности и безмолвности строя, геометрической правильности построений и т.п., французские войска однако перестали уже быть прежними бесформенными кучами и приобрели навык к гармоническому совокупному действию трех родов оружия. Они продолжали пользоваться перевесом числа, ибо за некоторыми изъятиями были многочисленнее неприятеля, или же получали над ним численный перевес искусством тактических и стратегических движений. Избегая по- прежнему правильных сражений и стараясь действовать рядом мелких стычек, они, в случае неизбежности генерального боя, прибегали к обходу, охвату и прорыву. Французская военная система изменила не только вид сражений, но и стратегических действий на театре войны: неподвижность была побеждена движением, армии взяли верх над крепостями, марши вытеснили осады. Старая тактика - осмотрительная, выжидающая, с робко - рассчитанными шагами, не могла устоять. Корифеи её теряли голову, отыскивая причины своих поражений, но долго ничего не находили, так как в глубь дела не вникали, да и то что видели глазами, уразуметь правильно не могли. Им поневоле приходилось удовольствоваться довольно бессмысленным утешением, что Французы побеждали не по правилам.
Тактики - рутинеры скорее поняли бы весь секрет, если бы в приговоре своем были смелее и логичнее; они нашли бы тогда, что Французы вели войну не то, что не по правилам, а вопреки правил. И действительно, французы действовали прямо наперекор непреложным и безусловным военным принципам времени. Вступив в сражение, они мало заботились о прикрытии флангов, о надежном обеспечении сообщений, о сбережении людей, а атаковали смело, беззаветно и пристрастие к штыку простерли даже до крайности, за что и платились впоследствии, как например в Испании. Склонность - атаковать во чтобы то ни стало, обнаруживала во Французах не только большой перевес над противником в духовной силе, но и искусство, так как атака имеет громадные преимущества перед выжидательной обороной, сбивая с толку нерешительного противника, который предполагает в атакующем какие-нибудь особенные соображения. Когда нельзя было обойти, охватить неприятеля, ударить ему во фланг или в тыл, Французы не колебались идти на прорыв, бить в лоб, несмотря ни на какие потери. Они переправлялись через реки днем, в виду неприятеля, нередко вплавь, или наводили мосты прямо под его огнем; горы переходили с конницей и артиллерией; переносили на руках орудия, возили их людьми вместо лошадей, взбирались на кручи и спускались в пропасти, увязая по плечи в снегу. Зимние кампании вошли в правило; палаток не было; бивуакировали без одежды, полунагие; форсированные марши производили без обуви; ходили в атаку впроголодь. Правда, тоже самое можно встретить не у одних Французов, но и у всех других, в разные времена; только все это имеет значение исключения, вносимого в летопись подвига. Во французских же войсках, в эпоху революционных войн, исключение сделалось правилом; что было редким, стало обычным; что считалось маловероятным, повторялось каждый день. Солдат считал себя обязанным делать все, что от него требует война, и был убежден в своей годности на все; он усвоил себе привычку - не иметь ни к чему привычки. Вся французская военная доктрина сложилась на выполнении того, что для дюжинного благоразумия считалось невозможным.
Не будет большой натяжки, если эту доктрину назовем для краткости теорией невозможного. Делать противное тому, что делалось прежде и делается другими теперь; выбирать исполнение самое трудное; предпочитать предприятия, которые робкая школа неприятеля отвергала, ибо довольствовалась полумерами, - вот сущность французской теории. Нерешительности, робости, - quasi-математическому расчету, Французы противупоставили диаметрально противуположное: смелость и даже дерзость. Они обязаны теории невозможного наибольшими успехами, их противники наибольшими поражениями, Европа - наиболее изумительными военными событиями. Теория эта породила в армиях коалиции удручающее убеждение, будто они имели против себя неодолимое превосходство в средствах и источниках; она вселила в них если не веру в непобедимость Французов, то сомнение в собственных силах. Одолеть Французов могли только новые люди, имевшие другие средства, обладавшие военными принципами, однородными с французскими; против теории невозможного требовалась тоже теория невозможного. Ее принес с собой Суворов.
Суворовская военная система не порождена обстоятельствами, а родилась из особенностей его военного дарования. Главная её основа - человек и духовная его сила; главные атрибуты - энергия, смелость, быстрота, простота, Система эта родилась у Суворова в своей основе совсем готовая, лет за 30 до революционных войн; она ясно выразилась в его командовании полком и получила приложение к делу в первую же войну. Основным условием своей теории Суворов ставил боевое воспитание и обучение войск; устава он не изменял, ибо не мог и не считал нужным, все внимание обратил на применение уставных правил к практике; на внешних требованиях не останавливался; обучение за цель не принимал. Он напирал на развитии в людях отваги и упорства, на воспитании солдатского сердца в самоотвержении, в закалке его до притупления инстинкта самосохранения, до парализования впечатлительности ко всякого рода неожиданностям. "Испуган, - наполовину побежден", гласил Суворовский принцип. Воспитывая в этом смысле войска, Суворов приучил их не бояться за свои фланги и тыл; он влил в них убеждение, что самое верное, прямое и даже наименее опасное средство одерживать победу - заключается в том, чтобы искать ее в середине неприятельских батальонов. "Смерть бежит от сабли и штыка храброго", говорил он: "счастье венчает смелость и отвагу". В наставлении молодым офицерам, изданном во Франции в 1802 году, сказано: "кто выжидает нападения, тот уже почти побежден". Это существеннейшее правило французской теории невозможного, было таким же и в Суворовской теории; все сводилось к наступлению и атаке; решителем судеб боя признавался штык; отступательные движения исключались из обучения; намек на ретираду считался растлевающим 17.
Суворовская система, благодаря его методу воспитания и обучения войск, была цельнее и совершеннее французской со стороны военно-педагогической. Французские солдаты приходили на войну рекрутами, Суворовские рекруты являлись в бой солдатами. В некоторых других отношениях французская система была законченнее. Формы Суворовского строя менее отвечали характеру тактических требований и хотя видоизменялись по указанию обстоятельств, но не складывались окончательно в смысле нормальных. Выросший на линейной тактике, Суворов не мог от нее отрешиться; употреблял стрелков, но не переходил к рассыпному строю; употреблял для атаки колонны, но также и развернутый строй. Он не был безусловно не прав. Для быстрой исполнительности, сплоченности и единодушия в действии - сомкнутый строй предпочтительнее рассыпного; что касается до колонны, то хотя она более чем тонкая линия пригодна для сильного удара в штыки, но это различие почти исчезает при высоком градусе нравственной силы войск и известном характере их воспитания и обучения. А Суворовские войска именно этим условиям и удовлетворяли.
Одно из существенных различий между системами французскою и Суворовскою заключалось в том, что первая сложилась и развивалась под влиянием перевеса численности; Суворов же действовал почти постоянно меньшим числом против большего. В немногих лишь делах силы неприятельские не превосходили его собственных, а еще реже численный перевес бывал на стороне Русских. Этим между прочим и обусловливалась, по его взглядам, необходимость наступления и атаки, и атака практиковалась чаще в виде прорыва, т.е. фронтально. Обход и охват употреблялись реже, так как при малой численности атакующих, представлялись опасными, или не хватало на них времени. Не пренебрегая ударами во фланг и тыл, Суворов однако, по сказанным причинам, не придавал им чрезмерного значения, также как и непременному обеспечению собственных флангов и тыла. Заботясь о том и о другом в каждой своей диспозиции, он не вязал себя этими условиями и постоянно издевался над тактиками-рутинерами, говоря, что они непременно примкнут фланги к чему-нибудь, хоть к навозной куче и луже, не справившись, достаточно ли в луже воды для плавания лягушек.
Характеристика остальных сторон Суворовской системы еще более делает ее однородною с французскою. Простота его соображений была замечательная, и ей соответствовала простота исполнения. Быстрота его доходила до маловероятного развития, и он буквально побеждал неподвижность движением. Это было нелегко; русская армия отличалась тяжеловесностью, вследствие значительного количества обозов и большой ноши пехотинца; но Суворов обходил то, что не в силах был изменить: он оставлял обозы позади, облегчал движение солдата попутными местными средствами; наконец просто шел вперед, не обращая внимания на число отсталых и утешая себя соображением, что остающихся в строю храбрых и энергических людей будет достаточно для одоления неприятеля. Это было не увлечением, а логикой; время стоило гораздо дороже; "одна минута решает исход баталии, один час успех кампании, один день судьбы империй", говорит он, прибавляя: "я действую не часами, а минутами". Подобно Французам, Суворов считал главным элементом войны армию, не любил осад, не связывал себя магазинами или депо и считал скорость движений важнее достоинств позиций. Энергия Суворова высказывалась не в одной быстроте движений, а решительно во всем, особенно в бою. Он обладал такой нравственной упругостью, что препятствия не уменьшали, а увеличивали его настойчивость, перед которою наконец гнулась или ломалась воля противника. Эта характерная черта была едва ли не самой выдающеюся особенностью его личности. "Знаешь ли, почему якобинцы взяли верх и владычествуют теперь во Франции", говорил он французу-эмигранту, своему подчиненному: "потому, что у них твердая, глубокая воля, а вы, ваша братия, не умеете хотеть". Оттого полумер Суворов не знал; перед трудностями в своих расчетах не останавливался; случаю давал широкое место в своих успехах, ибо умел им пользоваться моментально. "У фортуны длинные волосы на лбу, а затылок голый", говаривал он: "пролетела, - не поймаешь". Его отвагу и смелость можно было бы назвать дерзостью, если бы они не коренились в глубокой уверенности Суворова в себе; эта-то уверенность, выросшая на испытанной верности усвоенных принципов, и делала его всегдашним победителем 18.
По военачальнику были и войска. Обладая богатыми природными качествами, русский солдат в школе Суворова еще выростал и складывался в героя. "Где проходит олень, там пройдет и солдат", сказал Суворов в 1793 году, т.е. когда его взгляды и афоризмы нельзя уже было заподозрить в абстрактности, и в пояснение еще прибавил: "не надо допускать ущерба делу". И точно, Суворовские солдаты не ходили, а летали, несмотря ни на какие препятствия, в роде ли болотистых дорог, или пустого желудка. В бою Суворовская школа отражалась на войсках еще полнее. Зимний штурм крепости, где засела целая армия, оказался возможным для корпуса, сравнительно слабого, почти с половиною спешенных казаков, изнуренного и обескураженного недавнею блокадой. Здесь же, под Измаилом, во время штурма, колонна обогнула каменную батарею и шла вперед, не обращая внимания на то, что в тыл ей производился жестокий огонь. Под Прагой штурмующей колонне внезапно стала грозить с фланга конница; часть колонны выстроила фронт на лево и бросилась в штыки, а другая часть продолжала штурмовать, как ни в чем не бывало: кавалерия исчезла. Под Кобылкой физическая невозможность задержала пехоту назади; несколько эскадронов легкой и тяжелой кавалерии спешились и ударили на пехотную часть в сабли: успех получился полный. На Рымнике, где происходил бой противу вчетверо сильнейшего неприятеля и успех доставался тяжело, признано нужным подействовать на Турок и ударом, и неожиданным впечатлением: на неоконченный ретраншамент, защищавший позицию, пущена в атаку конница; Турки были разбиты. Суворовские войска действовали со смелостью беззаветной; дрались "как отчаянные", по собственному выражению Суворова, который к этому прибавлял: "а ничего нет страшнее отчаянных". Их настойчивость и упорство казалось не знали иного предела, кроме победы; по выражению одного иностранца, русские батальоны "обладали твердостью и устойчивостью бастионов".
Из сказанного видно, что у Суворова все необычное и редкое стало повседневным, чудесное низведено к обычному, по рутинной оценке неисполнимое сделалось возможным. Из его великой души, без внешних влияний и напора обстоятельств, выросла система действий, построенная на теории невозможного. Также точно, только еще сильнее Французов, Суворов успел вселить в неприятеля, Турок и Поляков, страх к его имени. Так же не понимали его системы и говорили, что он действует не по правилам, что ему везет счастие. Непонимание или нежелание понять его военную теорию привело к тому, что сомневались в будущем его успехе против Французов, тогда как одна Суворовская теория для войны с Французами в то время и годилась. Да и потом, после войны, раздались в пользу Суворова лишь немногие слабые голоса. Так, неизвестный автор замечательной брошюры, по которой преимущественно изложена выше французская система войны, промолвился, что "Австрийцы как будто стали понимать эту систему, но им не доставало смелости в исполнении и решимости прибегнуть к крупным средствам; Суворов же соединил то и другое, и Французы были побеждены". Да еще престарелый прусский фельдмаршал Мёлендорф объяснял одному из русских государственных людей, что "только завистью, невежеством или глупостью можно объяснить мнение, будто Суворову везло одно счастье; он был первым и единственным полководцем, который понял дух и свойства современной французской армии и сразу нашел верный способ для успешного противу нее действия" 20. Не пускаясь в поиски за другими однородными суждениями, заметим, что и два приведенные не отличаются особенною верностью. Вступая в войну с Французами, Суворов не прибегал ни к каким новым средствам, а приложил к делу лишь свой обычный способ действий. Он отправлялся против Французов со своей старой, давно сложившейся теорией и нес с собою уверенность в победе; уверенность эта, поддержанная 30-летним опытом, не изменила ему и при новых обстоятельствах.
Предыдущая Дальше
|
|
|
|
Форма входа