 |
|
|
| Приветствую Вас, Гость · RSS |
23.04.2024, 13:47 |
|
СУВОРОВ АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Первая турецкая война: Туртукай, Гирсово, Козлуджи; 1773-1774.
Тем временем прибыли ко входу в лес два пехотные полка бригадира князя Мочебелова, в том числе Суздальский, построились в одно общее каре и открыли сильный огонь. Албанцы продолжали упорствовать в своих атаках, но не долго; затем остановились и наконец перешли в отступление.
Заметив это, когда пороховой дым рассеялся, Суворов двинулся вперед. Лесная дорога оказалась загроможденной брошенными турецкими обозами, волами, трупами убитых людей. Стояла страшная жара, а войска Суворова с ночлега ничего не ели, и лошади не были напоены. Турки останавливались и переходили в наступление, так что следовавшая в русском авангарде кавалерия генерала Левиса, присланная Каменским, временами должна была прибегать к защите пехоты, а пехота лишь на лужайках имела возможность несколько развертываться. Войска были в изнеможении; многие солдаты умерли на пути от крайнего истощения сил.
Таким образом около 9 верст двигался вперед Суворов, пока достиг наконец выхода из леса. В этот момент разразился ливень, что несколько освежило паши истомленные войска, а Туркам послужило в ущерб, потому что их длинная и широкая одежда намокла, стала для движений тяжела и неудобна, и находившиеся в карманах патроны подмокли.
На 8 или 9-верстной поляне, перед Козлуджи, стояла на высотах турецкая армия, и были устроены батареи, которые тотчас же и открыли огонь. Суворов быстро построил войска несколькими разной величины кареями, в двух боевых линиях, с кавалериею преимущественно но флангам. Легкие войска неотступно следовали за неприятельским авангардом, взошли на высоты и завязали перестрелку, но были сбиты, и Турки повели стремительную атаку против двигавшихся вперед главных сил Суворова, Атака была отбита, но повторена последовательно несколько раз; Туркам удавалось прорывать атакованные каре, которые поэтому порасстроились, однако все атаки отбили. Для поддержки атакуемых, значительная часть кавалерии переведена на левый фланг и расстроенные каре подкреплены пехотой с правого фланга и из второй линии. В таком порядке Суворов продолжал наступление, хотя полевая артиллерия не успела еще подойти, задержанная трудною лесною дорогой. На поляне находилось до 8000 наших войск; прочие, большая часть войск Каменского, еще не подошли и прибыли к полю сражения по окончании боя, — один полк в тот же вечер, остальные на следующее утро.
Поляна представляла собою местность неровную, покрытую кустарником; перед фронтом турецкого лагеря тянулась лощина. Подойдя к этой лощине, Суворов выставил подоспевшие к тому времени 10 полевых орудий, в продолжение некоторого времени обстреливал лагерь и затем повел атаку, с кавалериею впереди.
В турецком лагере господствовал совершенный хаос, результат быстрого перехода от напряженного одушевления к отчаянию. Рейс-эфенди старался привести свои расстроенные войска в порядок, но никто и по думал слушаться. Одни обрубали постромки у артиллерийских лошадей, чтобы добыть себе коней для бегства; другие с этою же целью стреляли во всадников, один выстрелил даже в самого репс-эфенди. В разгаре этой суматохи раздались выстрелы русской артиллерии, и ядра стали ложиться в лагере. Тогда смятение мусульман дошло до последнего предела; брошены палатки, орудия, обоз, и все устремилось в бегство в разные стороны.
При закате солнца, Суворов беспрепятственно занял турецкий лагерь. Добыча досталась войскам очень большая, вместе с трофеями, состоявшими из 29 орудий и 107 знамен. Потеря Турок людьми исчисляется различно; самый умеренный счет показывает 500 убитых и 100 пленных, но судя по упорству и продолжительности боя, истинная цифра должна быть выше. Урон Русских определяется слишком в 200 человек убитых и раненых, но это исчисление следует признать также ниже действительности.
Несмотря на крайнее утомление войск, Суворов с кавалериею и частью пехоты преследовал Турок, пока пала ночь. В этот трудный день он был все время на коне, часто в огне и даже в ручном бою.
В таком виде представляется дело при Козлуджи, насколько возможно добиться истины из сопоставления разных авторов с официальным донесением. Сам Суворов в своей автобиографии говорит: «ни за реляцию, ниже за донесение свое я по слабости своего здоровья не отвечаю». Резон конечно натянутый и даже забавный, но верно то, что слава победы принадлежит Суворову. Каменский только содействовал успеху ни притом в ограниченном размере: главной роли, которая ему принадлежала по праву, не имел и был, так сказать, втянут Суворовым к второстепенному участию в деле. Суворов видимо уклонялся от своего. зависимого положения, тем более тяготясь им, что недавно, в марте, был произведен в генерал-поручики, т.е. состоял в одном чине с Каменским, который сам получил это повышение лишь в прошлом году. Как ни мелким кажется это обстоятельство в применении к такому крупному человеку, как Суворов, но значение чина в военной службе настолько велико, что им дорожит каждый. А для Суворова значение чина было больше, чем для кого другого, потому что военно-иерархическая лестница служила ему препятствием к приложению его дарований в широком размере, и это препятствие неудержимо понуждало его искать выхода из подчинения начальникам неспособным или меньше его способным. А кто же был способен не только больше, но и наравне с Суворовым?
Едва ли нужно доказывать, что выходки Суворова по отношению к Каменскому заслуживают полного осуждения. Он грешил против самого себя; его поведение прямо противоречило принципам, на которых он сам строил образование и воспитание войск, и служило дурным примером для других. Он доказывал осязательно, что в некоторых отношениях нисколько не возвышается над общим уровнем и что дисциплина в высших рядах русской армии заставляет еще желать многого. Не было ли в самом деле одинаковым тому доказательством и неоднократное неисполнение графом Салтыковым распоряжений главнокомандующего, и поведение Суворова относительно Каменского? Грех действительно существовал, и если смотреть на дело глазами беспристрастного современника, то Суворов подлежал строгому осуждению, если не юридическому, ради одержанной им победы, то по крайней мере нравственному.
Но такому приговору не может быть места теперь, через сотню с лишком лет. Столкнулись две неподатливые натуры. Крутой, горячий до неистовства, неуступчивый Каменский обладал недюжинным умом и военным дарованием; он не мог в глубине души не признавать в Суворове большого над собой превосходства и чувствовал к нему затаенную зависть. Суворов был одарен качествами, не только не смягчающими жесткие проявления натур в роде Каменского, но скорее их раздражающими. Столкновение должно было произойти и произошло. Но от него никто не пострадал, кроме военно-служебного принципа, а дело выиграло. Нисколько не вдаваясь в праздные предположения, можно сказать, что Каменский не в состоянии был бы так повести и кончить дело при Козлуджи, как Суворов, и что победа эта есть именно продукт личных Суворовских качеств. Несправедливо говорят некоторые, будто Суворов был увлечен в самом начале своею запальчивостью; недостаток этот в нем несомненен, но в настоящем случае действовала не запальчивость, а желание найти, настигнуть и разбить Турок самому, не уступая этой славы Каменскому. Потомство не может ставить в укор Суворову такие побуждения. Если все покрывает и извиняет достигнутый успех, даже случайный, то тем менее мы имеем право быть строгими ввиду победы не случайной, а составляющей звено в победной цепи. Если в человеке есть непоколебимая уверенность в своем победном призвании и уверенность эта подтвердилась всем его поприщем, то в случае, подобном настоящему, суд потомства изменяет критерий суда современного, и приговор выходит другой. Современники еще не видели и не могли видеть, что Каменских встречается в военной истории сотни, а Суворовых — единицы. Мы это видим и потому прилагать к первым и вторым одну и ту же мерку суждения не можем; это было бы узким доктринерством, которое существует во все времена естественно и логично, но в приговоры истории не переходит.
Легко себе представить, как недоволен был Каменский самовольными поступками Суворова. Представляя реляцию о козлуджинской победе и рекомендуя наиболее отличившихся, Каменский в особенности хвалил Суворова; но это доказывает лишь сказанное выше, т.е. что официальное изображение военных действий иногда только силится прикрыть настоящую действительность. Да и как было Каменскому не выставить Суворова, когда именно Суворов и одержал победу? Оборотная сторона медали осталась не видна и сказалась в том, что Каменский и Суворов остались на всю жизнь если не врагами, то, по крайней мере, в отношениях неприязненных; признаки этого обнаруживаются даже через 25 лет, в 1799 г. 9. Находиться в подчиненном у Каменского положении Суворов больше уже не мог и в скором времени уехал в Букарест. Но до его отъезда случилось обстоятельство, по-видимому незначительное, на самом же деле заслуживающее внимания и исследования.
После решительной победы при Козлуджи, наступление к Шумле было самым естественным и настоятельным шагом, особенно в виду паники, которой отдавались Турки после каждого значительного поражения. К тому же, как вскоре оказалось, из Шумлы были высланы к Козлуджи почти все наличные силы, которые и рассеялись после 9 июня в разные стороны, и под Шумлой визирь оставался всего с 1,000 человек. Наступление однако не было, предпринято Русскими; они остались невдалеке от Козлуджи в продолжении шести дней, по причине чрезвычайно трудных дорог и недостатка провианта, которого имелось лишь до 1 июля. Обстоятельства эти представлялись на столько важными, что Каменский собрал военный совет из 6 подчиненных генералов; в числе их был и Суворов. Совет постановил -дать на 6 дней войскам отдых. в ожидании подвоза провианта, а потом отступить за позицию между Шумлой и Силистрией, чтобы отрезать последнюю от сообщений со внутренностью страны и содействовать переправившемуся тогда через Дунай главнокомандующему.
Граф Румянцев был взбешен таким решением, что и высказал Каменскому довольно откровенно. «Не дни да часы, а и моменты в таком положении дороги», писал он 13 июня: «недостаток пропитания не может служить извинением, ибо от вас же зависело отвратить оный» 10.
Все это по отношению к Суворову не совсем вразумительно. Жизнь человека, состоит из цепи фактов, не подвернувшихся случайно, не навеянных извне судьбою, а выросших из внутреннего мира этого человека. В поверке фактов жизни по духу человека и обратно, в оживотворений этим духом его деятельности и заключается главная задача жизнеописания. Если при каком-нибудь случае одно не вяжется с другим, то тут должна быть фальшь, которая требует разъяснения. Это отнюдь не значит подгонять факты под уровень предвзятой мысли; меркою тут должен быт сам человек, и весь вопрос сводится лишь к тому — верно ли человек понят. Отрицать же внутреннюю силу, выражающуюся в направлении событий, значит не признавать жизненных законов и все, большое и малое, относить к категории случайностей.
Не говоря о Суворове будущем и ограничиваясь Суворовым прошедшим, все-таки приходится недоумевать на счет дней, следовавших за победою при Козлуджи. Его военные принципы, его предшествовавшие действия в Польше и Турции, — все это однородно и гармонично, а постановление военного совета при Козлуджи является диссонансом. Это подтверждается собственными словами Суворова, хоть не совсем прямо. В 1792 году, т.е. 18 лет спустя, он говорит: «Каменский помешал мне перенесть театр войны чрез Шумлу за Балканы». Около того же времени Суворов пишет записку, без адреса и числа, в которой между прочим значится: «Семь батальонов, 3 — 4,000 конницы были при Козлуджи, прочие вспячены Каменским 18 верст, — отвес списочного старшинства. Каменский помешал графу А. Суворову Рымникскому перенесть театр через Шумлу за Балканы». Конечно тут есть преувеличение: Каменский не «вспячивал» при Козлуджи войска, а сам Суворов ушел от него вперед; но и слова Суворова, и записка его свидетельствуют, что у него было предположение вести энергические наступательные действия после Козлуджи. Правда, желание это было, так сказать, платоническим и не имело в себе почти ничего реального, ибо своих войск Суворов имел слишком мало и они были совершенно изнурены, так что дальнейший немедленный с ними поход представлялся немыслимым. Суворов надеялся, что ему удастся увлечь Каменского своими смелыми планами, подчинить его себе нравственно и фактически, распоряжаться его отрядом, как своим. Подобное подчинение принца Кобургского в 1789 году Суворову удалось, и под свежим впечатлением этого обстоятельства, он говорил и писал в 90-х годах, как выше сказано. По Каменский был человек иного склада и не только не думал идти за Суворовым на помочах, но требовал от него самого повиновения. Наступательное движение не состоялось 11.
Таков уже военный характер Суворова, что для объяснения пассивного постановления военного совета, в котором этот человек участвовал, приходится прибегать к сопоставлениям. Между тем, нет никакого основания заподозривать верность официальных сведений о решении военного совета после Козлуджи; но они опять представляют одну только лицевую сторону предмета 12. Каменский, разумеется высказал Суворову тотчас после сражения свое негодование и привел его, что называется, к порядку. Суворов увидел ясно, что самостоятельность действий для него закрыта, что Каменский на буксире за ним не пойдет, а если бы и удалось убедить его на дальнейшие действия по направлению к Шумле и потом за Балканы, то успеха все-таки ждать нельзя потому что руководителем дела будет не он, Суворов, а Каменский. Последнее соображение совершенно в духе Суворова; окончательную выработку оно получило позже, но существовало в довольно ясных очертаниях и об эту пору. Таким образом, оппозиция Суворова в военном совете представлялась бесцельною и ненужною; она могла только увеличить его обособленность, умножить число его недоброжелателен и завистников, повести к новым столкновениям с Каменским и т. п. Подобные соображения прямо вытекают из положения вещей; ими только и может быть объяснено согласие Суворова с военным советом на счет приостановки действий. Такое объяснение, по крайней мере, не противоречит его духу и понятиям; оставляя же факт советского постановления без всяких комментарий, мы пришли бы к выводу по-видимому самому простому, но в сущности наиболее далекому от истины.
После Козлуджи, Суворов оставался при действующих войсках недолго, всего несколько дней, и потом уехал в Букарест. Некоторые биографы сомневаются в его болезни, называют его здоровье превосходным и причину отъезда ищут исключительно в разногласиях с Каменским. Мы видели, как он страдал лихорадкой в минувшем году; тоже самое повторилось и теперь: он временами не мог ездить верхом и с трудом держался на ногах. Мало того, лихорадка возвращалась к нему и после, в продолжение многих лет. Слова нет, находись он в обстоятельствах благоприятных для исполнения своих военных планов, едва ли болезнь заставила бы его покинуть театр войны; но утверждать, что он уехал здоровый, все-таки нельзя. Главнокомандующий принял его сурово и потребовал объяснения — как он решился оставить свой пост почти в виду неприятеля. Что отвечал Суворов — неизвестно. Нелады его с Каменским побудили Румянцева дать ему другое назначение, а именно под начальство графа Салтыкова, «во избежание излишнего в переездах труда». Однако в тот же день, 30 июня, Румянцев сообщил Салтыкову, что Суворову дозволено, по его прошению; уехать для лечения в Россию. Суворов впрочем не уехал и оставался в Молдавии до вызова его для действий против Пугачева.
Сражение при Козлуджи в конец сломило нравственные силы Турок и отняло у визиря всякую надежду на успешный исход войны. Лучшие турецкие крепости были блокированы, сообщения между ними и внутреннею страною прерваны; Шумле грозил штурм; небольшой русский отряд проник за Балканы. Завязались мирные переговоры; Румянцев повел их с большим искусством, и так как положение Турции было безнадежное, то 10 июля 1774 года заключен в Кучук-Кайнарджи мир. Русские добились независимости Крыма, уступки Кинбурна. Азова, Керчи и Еникале, свободного плавания но Черному морю; Турки обязались заплатить 4 1/2 миллиона рублей. Тяжелы были мирные условия для Турции, но могли быть еще тяжелее, если бы сама Россия не нуждалась в мире.
Так кончилась эта знаменитая война, названная современниками Румянцевскою. Она тянулась долго, но тому были многие причины: политические усложнения, оттягивавшие наши силы от Турции, и происходившая от того несоразмерность между боевыми средствами и задачею; затруднения в продовольствии войск за Дунаем; временами излишняя осторожность главнокомандующего и некоторых подчиненных ему генералов, исполнявших на половину или вовсе не исполнявших его распоряжений. Войска были в огромном некомплекте, укомплектовывались медленно, несвоевременно и не вполне; нуждались в необходимейших предметах снаряжения, которые почти постоянно запаздывали; движения войск затруднялись многочисленными обозами, составлявшими для армии истинную обузу. Русские таскали за собой рогатки, которыми привыкли в прежнее время огораживаться для ослабления бешеных атак Турок, значит заранее обрекали себя на пассивный образ действий. Румянцев отменил рогатки, и хотя сами войска их терпеть не могли, но сила привычки все-таки взяла свое, и рогатки совсем исчезли из русской армии лишь в следующую Турецкую войну. Русские так же, как и западные европейцы, действовали против Турок в огромных каре; Румянцев уменьшил их величину и тем сделал армию поворотливее и подвижнее.
Суворов в некоторых отношениях пошел еще дальше Румянцева. Будучи тут новичком, чужим человеком, особенно в начале, и притом человеком маленьким, он, не претендуя на роль реформатора, старался однако сколько возможно, ставить подчиненные ему войска на свою Суворовскую ногу, применяя к ним, когда дозволяло время, основные положения своего «суздальского учреждения». Перед лицом неприятеля мы видим его таким самым здесь, каков он был в Польше, и по принципам, и по приложению принципов. Он употребляет в бою колонны с дистанциями, чтобы за головною частью всегда находился резерв; резерв у него везде играет весьма важную роль; временами видим употребление стрелков, в виде особых небольших отделений, которым указываются и места при колоннах линейной (по выражению Суворова «ломовой») пехоты. Каре он принял сразу, как лучший способ построения против Турок, но размеры Румянцевских кареев уменьшил, строя их из двух батальонов, из одного батальона и даже из рот. Многое из тактических приемов Суворова в первую Турецкую войну сделалось потом правилом для всей Европы, хотя заимствовано не у него, а у Французов, выработавших свою собственную тактику во время войн революции. Вообще военные теории Суворова и Французов революционной эпохи были однородны в своем основании, что и будет объяснено в своем месте; тактическим же формам Суворов придавал временной смысл. Его тактика в Турции, как перед тем в Польше, была тактикою обстоятельств, и благодаря такому прикладному её характеру, уже в то время буквоеды военного дела стали говорить, что Суворов тактики не знает, что ему служит одно счастье. А он посмеивался, поджидая событий.
Предыдущая Дальше
|
|
|
|
Форма входа