ВЕЛИКИЕ ПОЛКОВОДЦЫ, ТИРАНЫ, ВОИНЫ - АЛЕКСАНДР МАКЕДОНСКИЙ Глава VIII ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ ДЕРЖАВНОГО ЗАМЫСЛА

АЛЕКСАНДР МАКЕДОНСКИЙ

Глава VIII
ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ ДЕРЖАВНОГО ЗАМЫСЛА

Если Александру удалось создать первую «современную» армию, которая по своей внутренней подвижности и гибкости превосходила даже воинские соединения нового времени, то никоим образом не следует забывать, что в его распоряжении не было в то время примеров применения разработанного им нового способа ведения войны. Силой собственного духа, приспосабливаясь к новым условиям, Александр создал новую идею, силой своего духа он и осуществил ее.
Для проведения операций раздельно действующими группами войск Александру нужны были энергичные военачальники. Его стратегия оказалась своего рода школой для полководцев, тем более что царь, резко пресекавший любую самостоятельную инициативу в политической сфере, прямо-таки благоговел перед творческими проявлениями военного таланта у своих приближенных. Именно в его армии выросли многочисленные полководцы будущих сражений между диадохами, но надо признать, что, какова бы ни была впоследствии их слава, в сравнении с чародеем-учителем они остаются лишь учениками, которым неподвластны вызванные ими могучие силы.

СМЕРТЬ КЛИТА

С незапамятных времен было принято, чтобы македонский царь приглашал на свои пиры вельмож. При этом нередко случалось пили лишнее. В походе это было тем более естественно, что тело иссыхало от восточной жары, а вода была скверная. Вино привлекало уже тем, что утоляло жажду. Тут можно было забыться, но веселье иной раз переходило в ссору: как-то полководцы Кратер и Гефестион кинулись с оружием друг на друга [43]. Мы знаем только один случай, когда Александра, опьяненного вином, охватил приступ гнева. Но царю самому пришлось более всех других жалеть о последствиях. Это была страшная ночь в Мараканде, стоившая жизни Клиту.
Давно опровергнуто мнение, что этот печальный случай произошел вследствие пьяной ссоры, что у него нет никакой предыстории и что он не имел исторического значения. Теперь доказано, что пары вина только вытащили на свет старые противоречия, загнанные вглубь процессом Филоты, но никоим образом не забытые. Оставалось немало таких людей, кому совершенно не нравился Аммон как царский отец или политика терпимости, проводимая Александром; эти люди чувствовали, что новый курс каким-то образом ведет к ущемлению основных человеческих прав. Тем не менее ветераны, служившие еще при Филиппе и помнившие прошлое, понимали, что надо молчать. Молчать! Каждый остерегался, как бы не выдать себя.

Александр знал, конечно, об этих подводных течениях, он всегда находил преданных помощников по той степени воодушевления, которую они проявляли в отношении его планов и намерений. Те, кто лишь повиновался и сохранял верность, не очень ему подходили, зато проявлявшие восторг, готовые отказаться от своих собственных мыслей и со всей страстью стремившиеся разделить его мысли заслуживали его признание, становились друзьями. Процесс Филоты послужил пробным камнем. Получили знаки царской милости, в основном в виде ответственных военных постов, те, кто поощрял бесповоротное осуждение как подозреваемого, так и его почтенного отца. Это относится, в частности, к Гефестиону и Кену, военная карьера которых началась как раз с этого момента. Но и Птолемей, видно, отличился преданностью на процессе, потому что вскоре после его окончания был назначен в личную охрану царя и мы встречаем его среди ведущих военачальников. Что касается Кратера, то ему, самому надежному полководцу Александра, некуда было уже подниматься.
Предпочтение, отдаваемое слепой преданности, отодвигало на задний план немало воинских дарований. Это хорошо заметно на примере Клита, который хоть и продвинулся после процесса Филоты, но командования над всей аристократической конницей не получил. После разделения конницы одной половиной командовал он, а другая досталась Гефестиону. Александр, наверное, охотно назначил бы последнего военачальником всей конницы, но решил пока пойти навстречу недовольным и уделить долю власти Клиту, настроенному па старинный лад, известному военачальнику времен Филиппа. При этом он, безусловно, оставался преданным Александру. К тому же царь находился в самой сердечной дружбе с семьей Клита, особенно он любил Ланику, его сестру, которая когда-то была его кормилицей. Сам Клит спас царю жизнь при Гранике. Вот почему Александр все-таки разделил конницу. Назначение Клита должно было удовлетворить всех.

Вскоре выяснилось, что Александр отнюдь не намерен подходить к обоим командующим с одинаковой меркой. Спустя несколько месяцев разделение конницы было отменено и это войсковое подразделение вообще реформировано. По сообщению Курция, Клит должен был сменить Артабаза в качестве сатрапа Бактрии . Было ли это, как полагают многие современные исследователи, проявлением особой царской милости? Пост сатрапа действительно облекал большой ответственностью, подразумевавшей командование значительными воинскими соединениями. Но кого назначил Александр на это место после печальной кончины Клита? Какого-то Аминту, ничем не отличившегося и не выступавшего прежде в качестве самостоятельного военачальника. Не следует также забывать, что в последние годы царь никогда не назначал сатрапов из высшего руководства армии. Так что назначение Клита было весьма примечательным исключением, не коснувшимся никого, кроме бывшего начальника личной копной охраны царя, т. е. привилегированнейшей части войска. Александр, может быть, и выдавал это назначение за доказательство своего доверия, однако на деле это означало удаление из круга наиболее приближенных лиц и из армии, т. е. изоляцию и своего рода опалу. Напрашивается сравнение с оставленным в Экбатанах Парменионом, вспоминается и Менандр, который воспротивился подобному назначению в момент, когда Александр отправлялся в Индию. Царь не остановился тогда перед тем, чтобы казнить непокорного [45].
Нетрудно почувствовать напряженность в отношениях, даже если об этом избегают говорить. Не исключено к тому же, что Клит слишком подчеркивал свою заслугу при Гранине; наконец, Александру, может статься, тягостно было видеть рядом человека, который молча его осуждает. Немудрено, что царь решает удалить его из армии под благовидным, .предлогом. И Клит понял это. Как настоящий солдат, он подчинился приказу и совладал со своей обидой. Он держался твердо, пока вино не развязало ему язык. А уж тогда прорвалось наружу все: и его гнев против нового курса в целом, и недовольство своим собственным положением.
События празднично начавшейся и трагически завершившейся ночи лучше всего описаны у Хареса, который в качестве гофмейстера наблюдал всю сцену собственными глазами. Его рассказ утрачен, но он лег в основу повествования Плутарха. Нам кажется справедливым, что современные исследователи предпочитают Плутарха. Мы также будем опираться на него в нашем рассказе.

Сперва представим гостей. Прежде всего здесь были личная охрана царя и высшие военачальники. Люди дельные, отчаянные смельчаки в бою, гордые своими заслугами. Те, что постарше, похвалялись участием в сражениях еще при Филиппе; молодежь гордилась своими подвигами в походах Александра. Среди них были и ворчливые «медведи», и алчные «волки», и хитрые «леопарды». А какое разнообразие греков, как бы отражавшее вею пестроту представителей этого народа. Здесь были и способные военачальники, и опытные чиновники, и, конечно же, краснобаи-лицемеры, шутники и льстецы. Именно эти последние и нужны были царю за ужином: это они приносили с собой остроумие и обаятельные шутки, превращая попойку в симпозиум и придавая ей необходимый блеск. Хитрые лисы и насмешливые сороки, они всегда знали что-нибудь новенькое. Их преимущество заключалось в том, что они не говорили постоянно о собственных подвигах (правда, они этих подвигов и не совершали); они говорили о деяниях царя и с восторгом грелись в лучах его славы. Александр не мешал им и милостиво выслушивал их. Наконец, здесь присутствовали и иранцы, потому что нельзя было обойти их приглашением. Среди македонской грубости и эллинской болтовни они вряд ли чувствовали себя уютно. Трудности начинались уже с языка, но особенно загадочными казались им литературные, мифологические примеры и отрывочные фразы какого-то Еврипида, которого на диво хорошо знали даже македонские рубаки, почитавшие его словно своего национального поэта. Персам оставалось вести себя сдержанно; видимо, именно поэтому источники о них не упоминают.
Вот каково было это общество гетайров и «царских гостей», которое собралось теперь в маракандской крепости. Была осень 328 г. до н. э., Клит не так давно получил свое новое назначение.
Выпито было уже порядочно. И вот когда вино разгорячило гостей, Эрида бросила среди них яблоко раздора. Сначала речь зашла, кажется, о Диоскурах и Геракле, деяния которых льстецам представлялись ничтожными по сравнению с успехами Александра. Царь одобрял высказывания такого рода, так как их распространение позволяло ему требовать от войска крайних усилий. Эта лесть являлась для него существенной частью моральной подготовки армии к дальнейшим действиям. Однако недовольным македонским патриотам грубая лесть не понравилась настолько, что Клит, и без того обозленный, высказал в конце концов прямое неодобрение.
Впрочем, нам точно известно, что прямой повод к ссоре появился позже: им послужили насмешливые куплеты греческих стихоплетов, намекавшие на поражение македонского вспомогательного корпуса при Политимете. Царь и сам был причастен к этому поражению, потому что именно он выделил недостаточно крупные соединения и не позаботился назначить толковых военачальников. Поэтому, видимо, ему нравилось, что в неудаче винили только военачальников, участвовавших в этом деле. Но ведь они сражались до последнего и все пали смертью храбрых, так что нельзя не подивиться тому, как Александр допустил, чтобы грек-куплетист насмехался над памятью этих людей. Должно быть, причиной послужило крепкое согдийское вино: это оно примирило царя с неподобающими шутками.
Военачальник» постарше начали шуметь. Они громко выражали неудовольствие и сочинителем и певцом. Несмотря на это, захмелевший царь вместе с послушными ему друзьями ободряли грека и просили его продолжать.
Это задело Клита. Признанный смельчак, самый безупречный из всадников, он счел необходимым защитить честь павших товарищей.
— Недостойно во вражеской стране, среди варваров смеяться над македонянами, которые ж в беде выше греческих шутов.
Александр и трезвый не терпел никаких возражений, теперь же обозлился сильнее обычного. Уязвленный, он уже не разбирал слов и хотел одного: уязвить в ответ.
— Сам себя изобличает тот, кто называет трусость бедой.
Обвинить в трусости человека, спасшего его в пылу боя, было чудовищно. Возмущенный до глубины души, Клит, вскочив, ответил безрассудному царю:
— Не этой ли трусости, отпрыск богов, обязан ты своим спасением в тот час, когда ты уже повернулся спиной к персидским мечам? Только кровь македонян и эти вот рубцы сделали тебя, Александр, тем, чем ты являешься сейчас, когда напрашиваешься в сыновья Аммону и отрекаешься от твоего отца Филиппа.
Ответ был злой; необоснованный упрек в трусости возвращался к Александру. Но Клит задел тут и святая святых царя — его мистическое причисление к сану богов. Теперь ни тот, ни другой не могли остановиться. Царь с ожесточением спросил:
— Негодяй, ты думаешь, мне приятно, что ты всегда безнаказанно ведешь такие речи и призываешь македонян к неповиновению?
На что Клит ответил:
— Мы и без того достаточно наказаны за наши усилия. Позавидуешь мертвым, которые не видели, как македонян бьют индийскими розгами и как им приходится обращаться к персам-придворным, чтобы получить доступ к тебе.
Теперь уже Клит коснулся того, что запрещалось строго-настрого: критиковать мероприятия, служившие политике слияния народов. Тут вмешались сотрапезники. Приближенные царя резко осадили Клита между тем как старшие благоразумно старались погасить ссору. У Александра была даже минута отрезвления, когда он отвернулся от Клита и с горькой иронией обратился к двум грекам, сидевшим поблизости от него:
— Эллины должны чувствовать себя среди македонян, как полубоги среди хищных зверей, не правда ли?
На этом ссора могла бы прекратиться, однако Клит решил воспользоваться моментом и высказать все, что у него накипело на душе. Долго сдерживаемые слова хлынули из его нетрезвых уст.
— Царю, конечно, незачем стесняться, пусть он говорит что вздумается, но пусть знает, что не стоит ему приглашать к своему столу свободных и привыкших к свободным речам людей. Ему лучше жить среди варваров и рабов, которое будут падать ниц перед его персидским поясом и персидской одеждой.
Дольше царь не мог сдерживаться. С неудержимой яростью он метнул в Клита яблоком, и рука его стала искать кинжал. Нож, однако, кто-то позаботился убрать подальше. Рука нащупала пустоту. Между тем приближенные окружили Александра и осторожно старались удержать его от необдуманного поступка. Их поведение придало его мыслям неожиданное направление. Оружие украдено, он окружен. Не то же ли было с Дарием, когда Бесс напал на него? Опасность! Охваченный неожиданным страхом, Александр позвал стражу и велел дать сигнал большой тревоги [48]. Поскольку трубач медлил, царь бросился на него и стал избивать.
Благоразумные придворные воспользовались этой минутой, чтобы силой выставить упиравшегося Клита из зала. Птолемей, сохранивший ясную голову, вывел его за пределы крепости и только после этого вернулся. Оставшись один и еще больше захмелев от ночного воздуха, Клит вбил себе в голову мысль, совершенно его захватившую. Ему вспомнились стихи Еврипида, которые так подходили к моменту и так метко били по Александру. С упрямством пьяного он вернулся во дворец, миновал стражу и оказался снова перед царем. Направляясь к нему, он наглым тоном прочел стихи из «Андромахи», в которых говорится о самомнении владык, приписывающих себе победы, одержанные другими: «Какой дурной обычай есть у эллинов...» [49]. Тогда, не владея собой, Александр выхватил у стражника копье и пронзил им Клита.

Кровь и молчание окружавших отрезвили царя. Он понял, что совершил. Вырвав копье из тела Клита, он направил его на себя. Копье отняли у него силой. Мертвого унесли. Всю ночь и последующие дни Александр провел в раскаянии. Его терзал стыд, он искренне жалел былого товарища, а еще больше — свою добрую Ланику, которую собственной рукой лишил любимого брата. Но горше всего было сознание того, что он поступил не по-царски. Александр, ощущавший себя почти богом, стыдился теперь показаться на людях. Он вновь занялся делами только после того, как войсковое собрание услужливо вынесло решение, что царь действовал справедливо, в столкновении виноват сам Клит и в этом ужасном деле вообще были замешаны сверхъестественные силы. Это произошло под влиянием Диониса, грозный облик которого известен по «Вакханкам» Еврипида, а также по таинственному воздействию вина на души людей. Александр действовал по воле Диониса, а Клит пренебрег предзнаменованиями — все это можно считать проявлением воли богов.
Не следует, однако, думать, что раскаяние Александра привело к изменению его политики. Александр был неумолим, и всякое сопротивление только ожесточало его. В гибели Клита он усматривал нечто символичное. Конечно, гнев и опьянение Александра сделали свое дело. Но создается впечатление, что в своем возбуждении Александр лишь утратил выдержку, а из глубины его души поднялись инстинктивные, стихийные силы. Возможно, даже само раскаяние Александра выражало охвативший его ужас перед бездной, таившейся в его душе. Как бы то ни было, царь продолжал стремиться к осуществлению своих целей с еще большей настойчивостью. Александр считал себя выше людей, выше их прав и обязанностей. Клит не просто упрекнул царя. Он высказал самое сокровенное желание Александра, по поведению которого уже можно было догадаться о его ближайших планах. Пройдет всего несколько месяцев, и царь потребует, чтобы приближенные приветствовали его коленопреклонением. Он хотел слыть среди всех вершителем мировых и человеческих судеб. О том ожесточенном сопротивлении, которое вызовет это новое, столь важное для царя требование, будет рассказано в следующем разделе.

ОБРЯД КОЛЕНОПРЕКЛОНЕНИЯ

С самой смерти Дария политика Александра была направлена на пробуждение разнообразных сил Востока, поскольку ему это было необходимо для создания будущей империи. Идея империи, тесно связанная с личными устремлениями царя, привела к тому, что в придворный ритуал стали проникать восточные элементы. Мы уже писали выше, что Александр стал надевать персидские одежды и ввел персов в охрану дворца. По-видимому, к нему перешел и гарем Великого царя, хотя он и не воспользовался своим приобретением. Даже способ, каким его теперь подсаживали на коня, был заимствован у персов [50].
Александр вообще чувствовал склонность к образу жизни персидских владык, и при всей своей простоте и осторожности у него становилась заметной склонность к деспотизму. Она была еще сильнее из-за того, что ей способствовали также необузданный темперамент, исключительная самоуверенность и властная натура Александра. Царь и наказания стал заимствовать с Востока: он широко применял порку, а в отношении местных жителей не гнушался даже членовредительством.
Среди мероприятий, направленных на ориентализацию, оказалась и попытка Александра ввести для своей свиты проскинезу, т. е. принятый в Персии обряд коленопреклонения перед владыкой с последующим поцелуем. Затею эту нельзя считать лишь гротескной и чисто подражательной.

Предыдущая Дальше