 |
|
|
| Приветствую Вас, Гость · RSS |
05.05.2024, 00:23 |
|
АЛЕКСАНДР МАКЕДОНСКИЙ
Глава VIII
ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ ДЕРЖАВНОГО ЗАМЫСЛА
Эти планы в немалой степени способствовали основанию новых городов: здесь тоже была возведена новая Александрия. Примечательно, что город прилегал к Гиндукушу в том самом месте, где Бактрийская дорога выходила из ущелья. По-видимому, эта дорога была царю важнее, чем южная. Он хотел, покорив Бактрию, воспользоваться ею еще раз, чтобы достичь Индии.
Александр заселил новый город и прилегающую местность ветеранами и несколькими тысячами местных жителей. Сатрапом Паропамисад снова был назначен перс, к которому, однако, приставили наблюдателя-епископа.
Как только проходы через высокогорье очистились, Александр тронулся в путь и устремился в Бактрию. Перед войском стояла задача форсировать могучий Гиндукуш. Все до последнего воина считали это самой трудной задачей, которая когда-либо стояла перед полководцем или армией. Что Балканские горы, Тавр или даже Эльбурс против этого громадного «края земли»? «Краем земли» греки сперва считали регион Черного моря, где находился покрытый снегами Кавказ. Полагали, что Гиндукуш — часть Кавказа, и гордились тем, что наконец-то преодолеют его. Волна романтического воодушевления, вызванная безмерностью испытаний и достижений, снова охватила войско. Открывались области, которые до сих пор казались мифическими, и воины ощущали себя творящими миф. Поэтому, когда натолкнулись на огромную пещеру, то решили, что именно здесь страдал Прометей; нашлись даже цепи и гнездо орла-мучителя. Македонянам казалось, что до них только Геракл добирался сюда, чтобы освободить страдальца. Разве после этого не должен был Александр предстать перед войском новым Гераклом? Царь, надо думать, приветствовал эти окрыляющие фантазии и одобрял их, тем более что они, по существу, отвечали его собственным мыслям и чувствам. Но понимал ли Александр, что сам он больше (хотя бы и без пещеры с орлом) похож на бунтовщика Прометея?
В такие высокие минуты царь и армия были единодушны. Но то, что Александру было присуще всегда, ибо он сам был воплощением невероятного, к его людям приходило только в минуты вдохновения. Им нужен был могучий прилив новых чувств, чтобы заглушить тихую мелодию тоски по родине и печальные стоны от каждодневных лишений.
ДВА МИРОВОЗЗРЕНИЯ
Овладевать сердцами простых воинов — это не могло не удаваться победному гению Александра. Единения с ними, невзирая на некоторые огорчения, царь достигал снова и снова, пока спустя много лет не порвались между ними последние узы. Как же обстояло дело с другими людьми, привыкшими думать самостоятельно, которые имели собственное мнение и умели выносить свое собственное суждение? Как удавалось достичь согласия при выборе задач и целей в кругу тех, кто стоял у власти?..
В начале книги мы уже говорили о Македонском царстве и обращали внимание на то, что власть в нем в большей степени, чем монарху, принадлежала знати. Монарха считали первым среди равных, которого, по существу, ничто не отличало от других землевладельцев. При Филиппе все было именно так. Будучи гегемоном эллинов, в Македонии он оставался патриархальным царем, чистокровным македонянином.
Говоря об Александре, мы должны признать, что с самого начала его воспринимали как чужака. Правда, со временем у Александра завязались весьма тесные узы со знатью, особенно со сверстниками, но после Исса пути разошлись. Сперва еще можно было надеяться, что они сойдутся, но теперь, после смерти Дария, стало очевидно, что путь Александра идет в совершенно ином направлении, чем если бы он следовал национальной традиции, которую так укреплял Филипп. Прошло всего шесть лет после его смерти, а Парменион все чаще предупреждал о надвигающихся переменах. Между тем — в это знали все, кому властелин открывался изо дня в день,— на деле Александр стоял от македонской идеи даже дальше, чем можно было судить но его недавним мероприятиям. Несомненно, это была только прелюдия,
Всякий, кто не был готов бросить за борт все традиционные воззрения общества, почувствовал в логике нового политического курса угрозу жизненным интересам нации, равнодушие к ее высшим ценностям. Основой новых оценок должна была стать не македонская, а сверхнациональная, по существу, имперская идея. На мир не собирались смотреть из маленькой Македонии, напротив, на маленькую Македонию хотели смотреть с мировой точки зрения. Царю приходилось отходить и от своего народа, и от родины. Династическому принципу и тому предстояло подвергнуться переменам. Впредь следовало подчиняться не македонскому царю, сотоварищу-рыцарю, а владыке, деспотичному даже в изъявлениях своей милости. Назначение македонян управляющими в Персии только внешне могло показаться поощрением, на деле же оно низводило македонян до уровня покорных подданных. Не только побежденные, но и победители были лишены теперь свободы.
Примерно так думали недовольные. Но что их особенно пугало — это тот энтузиазм, с которым Александр стремился к своим новым целям. Он будто не замечал, как при этом разрушается старое, действуя так, словно прошлое лишено всякой ценности. И это был не трезвый расчет, основанный на необходимости, а увлечение, страстная любовь к стихии. Не Македония, а мир, не национальная узость, а всечеловеческая широта, не Македонское царство, а безусловная самодержавность составляли основополагающую стихий Александра.
Более проницательные недруги понимали, что царь не мог действовать иначе: его вынуждала поступать так внутренняя таинственная сила, так как его мировоззрение по природе противостоит всему традиционному и примирить их невозможно. Только Парменион, как ментор и старший, умудренный годами, нашел в себе силы возражать и противиться. Более слабым и юным было бессмысленно заступаться за почитаемые ими святыни, ибо при любой попытке огненный дух Александра мог их испепелить. Трудно переубедить царя, но еще труднее повлиять на творческий дух. В Александре соединилось и то и другое. Его страстная убежденность и яркое пламя души не терпели узких национальных шор, запрещали любую существенную критику и подавляли всякую дискуссию о правильности нового курса. Признавалась критика только отдельных мелочей. Так образовался фронт молчания, тайного ожесточения, являющийся одновременно питательной средой для самых черных планов заговорщиков.
Александр знал об этом, и пассивное сопротивление было для него всего мучительнее. Он не собирался терять македонян, и если не мог уже целиком принадлежать им, то, во всяком случае, хотел, чтобы они принадлежали ему. Но прежде всего он пытался увлечь мировыми замыслами своих помощников и товарищей. За их души Александр и боролся во время вечерних пирушек, употребляя все свое колдовское обаяние, сердечные слова, богатые подарки, а иногда и грубую силу. Сначала он еще сдерживал себя, чтобы не оскорбить чувства македонян внезапным переходом к грубости. Поэтому он добивался только» самого необходимого, делая это осторожно и часто прибегая к компромиссам. Так, он облачался в новую царскую одежду только при общении с людьми Востока или дома, а потом стал надевать и при веем народе.
Прежде всего понадобилось удалить из лагеря Пармениона. Это, видимо, было решено уже после Гавгамел. Старика оставили в Экбатанах на довольно высоком посту; это было еще не полное унижение, но и не слишком почетно. Часть его гарнизона была вскоре отозвана в действующую армию, так что поход против кадусийцев не состоялся. Все происходило так, словно старые недоразумения не были забыты и мрачная тень закрывает солнце согласия в идущем на восток войске. Парменион все еще был жив, а следовательно, был жив и Филипп. Оба они мешали планам Александра, а также его желанию обрести любовь и понимание соратников и свиты. Именно в них обоих, а не в варварах царь видел подлинных врагов своей всемирной цели. Они не уступали, тогда он решил освободиться от них. и от наиболее упрямых из их сторонников насилием.
Таким образом, не только два мировоззрения, но и две угрозы противостояли друг другу. Конфликт напоминал тот, который позже возник между Цезарем и фанатиками исконной римской идеи. Только более гуманный дух Цезаря не позволял ему прибегнуть к насилию, что и дало возможность его недругам нанести удар. Иначе обстояло дело с Александром. На его предков не раз уже совершались покушения. Распри в собственной семье, вражда со стороны то одной, то другой аристократической клики, личная «месть» некоторых магнатов — все это способствовало возникновению актов насилия, которые можно было предотвратить только тем же насилием. Это было вполне по-балкански и отвечало варварскому характеру македонян. Александр и здесь превзошел всех предшественников. Возможно, он боялся только скрытых врагов. Выше мы уже рассказывали, как он перед отправлением в поход истребил почти все царское семейство, чтобы не оставлять на родине претендента на власть. Конечно, сугубо деспотическая свирепость была ему чужда. Все его существо скорее тянулось к любви, если только он встречал любовь и понимание.
Но все, что казалось Александру подозрительным, не способствовало и тем более мешало ему, подлежало истреблению. Несомненно, царь и теперь нанесет удар прежде, чем на него поднимут руку.
ПРОЦЕСС ФИЛОТЫ
Если мы и говорили о скрытом неприятии планов Александра, то не надо думать, что оно в равной мере касалось всех «товарищей» царя. Отстаивать национальную традицию своего народа стали бы все, если бы только Александр не был Александром. Влияние его личности было слишком велико. Его смелые планы, царственные, несмотря на их странность, привлекали к себе, соблазняя одних своей решительностью, других — содержанием. Во всяком случае, близость гения, соприкосновение с выдающимися идеями Александра если и не открывало все сердца, то пленяло их, смущало, заставляя биться сильнее. Друг другу противостояли вдохновенные энтузиасты и упорные молчуны. Между этими полюсами стояли многочисленные колеблющиеся. Каждый из них проявлял столько доброй воли, сколько мог. Одних подкупала бешеная энергия властелина, других привлекали его подарки, многие вообще предпочитали слепое подчинение. Были и такие, кто уступал, следуя холодному расчету, или уподоблялся дереву, сгибающемуся во время бури, чтобы потом снова выпрямиться. Так или иначе, но сопротивлялись все-таки многие приверженцы старого мировоззрения.
Возьмем, например, Кратера, самого надежного и дельного из военачальников и вместе с тем подлинного «отца воинов». Это был сугубо военный человек, не интересующийся политикой. Лично ему восточные нравы были безразличны, и он ничего не имел против уравнительной политики. Ему всего важнее казалось верно исполнять свой долг, подчиняясь воле Александра, и, будучи высокопоставленным военачальником, не уступать, а превосходить других полководцев. Он косо посматривал не только на дерзкого Филоту, но и на своего соперника в борьбе за высочайшую милость, наперсника Александра — Гефестиона.
Гефестион, человек редкой красоты, особенно склонный в последнее время к восточным обычаям, был увлечен планами царя. Одаренный организатор и полководец, он чисто по-человечески ближе всех стоял к властителю. Для Александра чувства значили больше, чем для кого-либо из великих людей, и ни в чем они не проявлялись сильнее, чем в этом содружестве сердец. Упомянутый раздор Гефестиона с Кратером однажды зашел так далеко, что понадобилось даже державное слово царя, чтобы предупредить кровопролитие и убийство. Тогда Александр вскользь обронил слова, что Гефестион ничто, если отнять у него царя.
Зять Пармениона, Кен, бравый солдат, происходивший, по-видимому, из горной знати, держался подчеркнуто лояльно. Пройдет еще много лет, прежде чем он рискнет откровенно выразить свое мнение о неосуществимости царских планов.
Не таков был Птолемей, всегда корректный, не ослепленный ни страстной любовью, ни политическими страстями. Благодаря своим деловым качествам он был уверен в царской милости и легко шел вверх, не поддаваясь влияниям минуты. После смерти царя он с такой же легкостью откажется от его идей, с какой разделял их, пока тот был жив.
На примере Клита хорошо виден тот тяжелый душевный конфликт, который мучил лучших товарищей Александра. Этот «рыцарь без страха и упрека», друживший с Александром с юности, спасший ему жизнь при Гранике, не мог пренебречь ни памятью великого Филиппа, ни уважением к войску и к отечеству. Он молча сносил все, чего не понимал в Александре: и объявление его сыном Аммона, и его склонность к Востоку — это предвестие деспотии. Клит терпел все и хранил верность царю.
Филоте, честолюбивому сыну Пармениона, было намного труднее скрыть свою враждебность новому курсу. Более горячий, чем его отец, более страстный и в политике, он по крайней мере в самом узком кругу давал волю гневу. И если Филота помалкивал в присутствии Александра и среди его приближенных, то его настроение было известно всем. К тому же не было недостатка в доносчиках, передававших царю его высказывания. Александр в течение многих лет терпел Филоту, помня о заслугах его отца, а также об уважении, которым сам Филота пользовался в армии. Когда же после смерти Дария противоречия стали обостряться, Филота в качестве командующего конницей знати становился все более несносен. Не было сомнений в том, что теперь он занял в лагере место своего отца, стал носителем традиций Филиппа и пользовался значительной поддержкой в аристократическом кругу. В итоге этот человек был опаснее всех.
Что касается некоего Лимна, то он происходил из хорошей семьи, но не занимал заметного положения. Он замышлял покушение па царя. Это была не только личная «месть», ибо в таком случае он действовал бы один. Между тем он искал сообщников, полагая, следовательно, что служит некоей идее. Поэтому представляется наиболее правдоподобным, что он хотел посредством цареубийства защитить Македонское царство.
Мы здесь упомянули некоторых наиболее известных людей, сама оценка которых показывает, что о подлинной дружбе в руководстве армии не могло быть и речи. Не то, чтобы ее не было совсем, но появление людей, отстаивающих свое мнение, все время меняющееся отношение к царю, политические разногласия и неопределенность задач — все это, сталкиваясь в узких рамках лагерной жизни, постепенно разъедало дружбу. Под внешними формами товарищества скрывалось напряжение, недоброжелательство и ревность. Всякое свободное дыхание отравлялось ядом доносов. Кратер был особенно опасен как осведомитель. Этот молодец привлек даже дам полусвета с целью добыть изобличающий материал.
До каких-то пор Александр выслушивал доносы, не принимая их близко к сердцу. Но когда у него все определеннее стал вырисовываться новый курс, когда он стал обдумывать, как преобразовать свою македонскую дружину на восточный манер, он понял, что ему надо опасаться самого худшего, если он не успеет нанести предупреждающий удар. Если проскинеза (земной поклон), которую он, по-видимому, уже тогда хотел навязать своим соотечественникам, должна была войти в обычай, то для этого следовало заранее изолировать по крайней мере самых опасных и гордых противников. Никанор, один из сыновей Пармениона, умер незадолго до этого естественной смертью. Теперь Александру нужен был подходящий повод, чтобы начать действовать против Филоты, другого сына Пармениона, и его старика отца. Во время остановки войска во Фраде благодаря доносу и обстоятельствам, с ним связанными, Александру представился идеальный случай начать контрнаступление.
То, что последовало за раскрытием «заговора Филоты», протекало довольно скрытно, а сведения, которыми мы располагаем, неполные и поздние, получены из вторых рук и субъективны. Они запутывают дело еще больше. На основании дошедших до нас сообщений, во многих отношениях ненадежных и противоречивых, выявляется следующая, отягощенная множеством вопросов без ответов картина.
Предыдущая Дальше
|
|
|
|
Форма входа