 |
|
|
| Приветствую Вас, Гость · RSS |
18.05.2024, 12:51 |
|
АЛЕКСАНДР МАКЕДОНСКИЙ
Глава VIII
ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ ДЕРЖАВНОГО ЗАМЫСЛА
Лимн, как уже указывалось, замышлял покушение на царя. Свой план он раскрыл юному Никомаху, с которым находился в любовной связи. Юноша сообщил о заговоре своему старшему брату Кебалину, и оба решили донести об этом Александру. Они обратились к Филоте, который ежедневно разговаривал с царем. Тот проявил готовность передать сообщение, но так и не упомянул о нем ни в ближайшую, ни в следующую за ней беседу. Кебалину, который продолжал настаивать на своем сообщении, Филота отвечал, что властелин занят сейчас более важными делами. Тогда Кебалин обратился к одному из придворных пажей, и тот сразу же передал царю сообщение. Александр серьезно отнесся к известию и приказал схватить Лимна. Охранники принесли уже его труп. Источники противоречат здесь друг другу: по одним — он сам лишил себя жизни, по другим — был убит после того, как оказал сопротивление. Во всяком случае, если у Лимна и имелись сообщники, то они были особенно заинтересованы в том, чтобы он не попал к царю живым. И действительно, Александр теперь не мог вести дальнейшее расследование. Тем более неприязненно стал он относиться к Филоте. Напрасно военачальник ссылался на то, что сведения исходили из слишком мутного источника, что донос распутного мальчишки не заслуживал никакого внимания. Царь узрел в этом повод нанести реакции окончательный удар и решил не упустить его. Он внимательно слушал теперь рассказы Кратера, который вытащил наружу годами собираемый материал, внимал возмущавшимся Кену и Гефестиону, когда все эти слепо преданные ему люди называли Филоту главой банды заговорщиков, а Пармениона — ее вдохновителем.
Посовещавшись в узком кругу, царь передал Филоту компетентному суду — македонскому войсковому собранию. И тут мы наблюдаем весьма интересный случай, как порой случайные обстоятельства оказываются сильнее законов. Разумеется, большинство воинов были готовы к беспристрастному суду, тем более что Филота имел поддержку не столько в войске, сколько среди военачальников. Однако Александр сумел оказать на этих неосведомленных людей такой нажим, что они не смогли уклониться от осуждения обвиняемого. Александр не только председательствовал, но и выступал как обвинитель. Вызвали свидетелей, и приближенные военачальники обрушили на обвиняемого поток его прегрешений. Сколько бы ни защищали Филоту, он был обречен. Войсковое собрание признало его виновным, тем самым осудив на смерть. Нельзя, однако, признать справедливым высказывание одного современного историка: «Если осуждение Филоты и было судебным убийством, то вина все-таки падает не на Александра, а на войсковое собрание». Как и всякий властелин, Александр использовал правовые институты для достижения своих целей. Общий ход войскового собрания ясен; что же касается дальнейшего, то источники дают противоречивые сведения. По рассказу Арриана, почерпнутому им у Птолемея, осужденный тут же был поражен копьями воинов. Согласно другим авторам, Филоту перед казнью подвергли пытке. Если последнее верно, то ее целью было, по-видимому, дополнительное подтверждение вины, а также выявление сообщников. Пытали без шума, под надзором слепо преданных Александру военачальников; обвиняемого мучили до тех пор, пока он не выдержал и не сознался. Чего именно от него добились, источники не сообщают.
Современные исследователи напрасно отрицают факт этих пыток. Молчание Арриана на этот счет ничего не доказывает, так как он все дело Филоты излагает в каких-нибудь двух-трех предложениях. Он считает делом своей чести превзойти в лояльности всех остальных историков Александра. Отвратительная сцена дознания мало подходила к созданному им портрету царя. Впрочем,, промолчать мог уже и Птолемей, основываясь на соображениях того же рода. Между тем, поскольку пытки были применены после заговора «пажей» в отношении Каллисфена, то и Филоту тоже вполне могли допрашивать с пристрастием. Царю нужны были основания для борьбы с Парменионом, не говоря уже о том, что ему необходимо было оправдать «признанием» осужденного выступление против него и основанный на этом приговор.
Другая неясность содержится в заявлении Арриана, что вместе с Филотой были казнены и другие заговорщики. Не узнали ли эти имена от Филоты во время пыток?
О том, что приговор был вынесен также и Пармениону, сообщает только расхожая традиция, и вряд ли это справедливо. Официозный Птолемей, а за ним, конечно, и Арриан не умолчали бы об этом факте, снимающем вину с царя. Правдоподобнее считать, что Александр обладал полномочиями действовать безотлагательно против любого, кто покажется ему подозрительным. В этом случае руки Александра были развязаны и в отношении Пармениона. Без малейшего промедления, на быстрых верблюдах он отправил через пустыню своего посланца в Экбатаны. Еще до того как там было получено какое-либо известие о случившемся, посланный Александра уже передал надежнейшим военачальникам приказ убить Пармениона. Когда тот, ни о чем не подозревая, углубился в чтение какого-то присланного для видимости документа, ему в спину был нанесен смертельный удар.
Третьей жертвой высочайшего суда стал Линкестид. В Македонии все еще существовал круг расположенных к нему людей. Пармениои когда-то интриговал против него, Олимпиада предостерегала Александра. Не то чтобы поведение Линкестида давало повод к беспокойству, но он был опасен самим своим существованием. Вот почему Александр еще три года назад взял его под стражу и возил везде с собой. Теперь Линкестид должен был предстать перед войсковым собранием, а оно — произнести свой приговор. Это был удар по недовольным как в армии, так и на родине. Их лишили теперь последнего человека, кто, хотя и не притязал на это, все же мог быть выдвинут в качестве преемника нынешнего царя.
После этих трех жертв царь успокоился. Некто Аминта со своими братьями, которые также находились под следствием, были оправданы и снова попали в милость. Прочие недовольные, выявленные благодаря перлюстрации писем, попали в штрафные отряды. Часть из них была убита в боях, других поселили в крепости на крайнем востоке. Что касается ветеранов-македонян, оставшихся в армии со времен Филиппа и мешавших Александру, то перед вступлением в Согдиаиу он отправил их из Бактр домой, а заодно с ними и фессалийскую конницу, которой раньше командовал Парменион и которая явно не забыла о его убийстве. Части, подчинявшиеся прежде Филоте, не получили нового начальника. Царю показалось целесообразным разделить всю конницу гетайров и поставить над ней начальниками Гефестиона и Клита. Фрада, где произошли эти события, была переименована в Профтасию (от греческого «предварять», «упреждать») — вероятно, в память о них. После этого войско продолжало свой путь. В стране ариаспов был проведен еще один, последний процесс. В причастности к заговору Филоты обвинили Деметрия — должно быть, на основании вскрытой переписки. Должность телохранителя царь передал теперь Птолемею, с чего и началась военная карьера последнего.
Все это происходило на виду; то, что разыгралось за кулисами, нам совершенно неизвестно. Мы не знаем даже, был ли вообще заговор. Возможно, Лимн выступил один и Никомах был первым, кого он пытался завербовать. А может быть, он принадлежал к широко раскинутой заговорщической сети. Мы не знаем этого; возможно, не знал этого и Александр. Не менее загадочным представляется поведение Филоты: действительно ли он придал столь мало значения сообщенным ему сведениям, что не нашел нужным сказать о них царю? А не хотел ли он предоставить заговорщикам свободу действий? Узнать это не удалось и самому Александру. Одно очевидно: Филота не был в сговоре с этими людьми, иначе он бы вовремя предупредил их и они своевременно начали действовать. Парменион же, конечно, не имел ничего общего с намерениями Лимна. Нет никаких данных о том, что он вынашивал какие-либо планы; сам характер его, чуждый какой-либо хитрости, исключал это. Родство с государственным преступником — вот единственная причина его казни.
Хотя в частностях многое остается неясным, пружины действий Александра, как и их цели, вполне понятны. Ничто не вынуждало царя доводить дело до крайности. Поступок Филоты вполне можно было расценить как небрежность, так что выводы, из этого сделанные, не были так уж необходимы. К тому же имелось множество наказаний, начиная с замечания до смещения с должности или лишения свободы — любое из них соответствовало вине больше, чем смертная казнь. И если Александр превратил это дело в государственное, то лишь потому, что решил расправиться наконец с Филотой и со всем его окружением. Более того, Александр так яростно действовал против сына Пармениона, что сам же убедил себя, будто гнев отца нельзя смирить иначе, чем смертью. Царь мог легко этого избежать, если бы не стремился к тому. Как бы ни обстояло дело с заговорщиками, был Филота виноват или нет, но взгляд опытного охотника, борца и стратега выбрал подходящий момент для нападения: удар был нанесен молниеносно, притом в слабое место противника. Теперь Александр вздохнул с облегчением, как человек, освободившийся от тяжкого бремени, от тайной заботы, а может быть, и от мучительного страха.
В то же время царь предвидел, с каким ожесточенным сопротивлением ему еще придется встретиться, ибо только он знал свои планы. Так что, если Филота и был невиновен в заговоре на этот раз, то вполне мог склониться к нему через год или два, когда намерения Александра проявились бы яснее. Кто поручился бы, что и тогда за царем осталась бы возможность предупреждения преступления (профтасии). А потому Филота должен был пасть, а с ним вместе и Парменион, «рыцарь без страха и упрека», идеальный и поэтому особенно опасный противник, духовный вождь старомакедонской оппозиции. Ну а потом уж шел Линкестид — последний, кого недовольные прочили в цари.
Александр легко погубил эти три жизни, словно речь шла о каких-нибудь насекомых. Для него ничего не значили ни выдающиеся заслуги Пармениона, ни чистота его помыслов — перед ним стояли теперь новые, державные задачи. Александр годами сносил мелкие недоразумения и неудовольствия, вызываемые отцом и сыном, и, пожалуй, терпел бы их и дальше. Вообще, в событиях во Фраде дело было не в характере царя. Александр ни на пядь не собирался отступать от задуманного. Он дал волю своему гневу потому, что считал это целесообразным. И сразу после этого он очень ловко сумел перейти от жестоких кар к милосердию. Александр слишком хорошо понимал души старых воинов и считал, что теперь пора отогреть их. И он легко достиг своей цели: трогательная сцена примирения с Аминтой и его братьями отвечала не только потребности его собственного сердца, но и тонкому психологическому расчету.
Царь достиг успеха. Недовольство в армии было решительно преодолено, и военачальники смирились: никто уже не решался выступать против планов царя. Путь к осуществлению нового курса был свободен. Цена победы? Не духовным оружием завоевал ее Александр, а механической силой, поддержанной исключительным влиянием его воли на войско. В жертву были принесены не более и не менее как основополагающие человеческие права, с которыми считались даже цари: нерушимость закона и свобода нравственного суждения. В данном случае решение царя означало признание им того, что он не может достичь успеха иными, более приемлемыми способами. Это был также и отход от глубочайших основ греческой культуры, что, однако, не отвратило царя от однажды избранного им пути. То невероятное для всего мира, то новое, что он замыслил, не могло быть создано без полного отказа от всех прежних ценностей.
БЕСС
Мы оставили армию Александра на высотах Гиндукуша. Так как Бесс занял, должно быть, узкое ущелье севернее Шибарского перевала, расположенного на высоте всего 3000 метров и весьма удобного для перехода, да еще, пожалуй, верховья реки Бамиан, то Александру пришлось использовать один из довольно трудных и высоких перевалов, лежащих восточнее. Подъем с южной стороны в это время года не представлял особой трудности. Снег стаял, и на высокогорные пастбища выгнали скот. Однако там, где не было леса, возникла нужда в топливе, а по ту сторону перевала спуску мешал еще не стаявший мягкий, липкий снег [27]. Но самое худшее ожидало войско в открывшихся ниже ущельях. Там не было никакого провианта, так как противник угнал стада с горных пастбищ. Бесс, кажется, позаботился об этом не только у Шибарского перевала, но и повсюду, где проходило войско Александра. Выход из положения был один — питаться мясом собственных лошадей. Переход через высокие перевалы занял, по свидетельствам древних авторов, не менее пятнадцати дней. Войско мерзло, голодало, роптало, но все же продвигалось вперед по склонам и ущельям, пока не вышло к открытым долинам.
Вид, который открылся воинам на Иранском плато, не шел ни в какое сравнение с тем, что они увидели теперь. С одной стороны склоны высочайших, упирающихся в небеса гор с долинами, заросшими буйной растительностью; с другой — печальная пустыня с небольшими островками, холмами, покрытыми растительностью, редкими источниками и очагами человеческой цивилизации. Самые полноводные реки, текущие там, в конце концов иссякают в песках. Страну, занимающую обширный склон горного массива, называют Бактрией, а расположенный далее среди моря песков огромный полуостров — Согдианой. Пустыня, начинающаяся отсюда, казалась бесконечной. Про иранское обширное высокогорье уже знали, что его можно пересечь, а о том, что находится по ту сторону этих пространств на северо-востоке, ничего не знал никто.
Тем не менее эта величайшая из пустынь не сулила покоя. Господствовали в ней не только песок и ветер, но и кочующие племена. Их называли скифами, саками или — по названиям их племенных союзов — массагетами, дахами, хоразмиями. Они появлялись со своими шатрами на окраинах возделываемых земель, потом исчезали и где-то вдали лелеяли мечты о новых захватах. Они были опасны не только для Согдианы и Бактрии, но и для всего Ирана. Поэтому в этой пограничной зоне иранский элемент был монолитнее, чем где бы то ни было: поселения крупнее (Мараканда и Кирополь имели крепости), воля к защите от злонамеренных варваров сильнее, наконец, местные жители считали, что власть Ахеменидов — владычество близких по крови персов — все-таки меньшее из зол. Правда, и кочевники говорили большей частью на иранских наречиях, но различие образов жизни оказалось слишком велико, подозрительность жителей богатейших земель слишком оправданна и зависть обитателей пустыни вполне понятна.
Вот почему вопреки своему окраинному положению и Бактрия и Согдиана были опорными пунктами Ирана, более того, средоточием иранцев. Именно отсюда Александру угрожала народная война со стороны тех, для кого по самому их положению она была привычным занятием. Но сможет ли Бесс, правильно распорядившись этими силами, организовать новый мощный отпор.
Что касается Александра, то он и на этот раз решил дать сперва созреть готовящемуся сопротивлению: победа над сильным кажется особенно внушительной, и тогда слабые сдадутся сами. После Гавгамел враг так и не мог собраться с силами, хотя времени у него было достаточно. Ну а что успел сделать Бесс за зиму и весну? Использовал ли он время, окрепло его войско или ослабело?
Бесс стал жертвой собственной выжидательной политики. Это был человек, склонный к красивому жесту, громким речам и показной самоуверенности, человек, который умел привлекать к себе людей, но не умел их удерживать. Его хватило на убийство Дария, на захват царского венца и на назначение сатрапов, которым он не мог предоставить сатрапий (так, он послал Барзана в Парфию, а Сатибарзана в Арию). Все это он делал под влиянием минуты, в крайнем возбуждении. А зима принесла раздумья, и тут Бесс сник. Ему явно не хватало подлинной цельности и сколько-нибудь убедительного плана действий, который увлек бы и колеблющихся. Если бы он был одним из тех великих организаторов, чья непрестанная деятельность не оставляет места и мысли об отдыхе, то как бы успешно использовал он это время! Между тем создается впечатление, будто Бесс жил робкой надеждой, что Александр обойдет Бактрию стороной и направится в Индию. Когда Александр все-таки явился сюда летом 329 г. до н. э., он не нашел ни полководца, ни войска, готовых сразиться с ним; вражеское сопротивление рассеялось само собой.
Правда, Бесс мешал передвижениям македонян разорением страны, но он и не думал о нападении на врага, находившегося в довольно жалком состоянии и сильно ослабленного нехваткой лошадей. Как легко было запереть в опасном ущелье утомленного маршем противника! Что же предпринимает Бесс? Он без боя оставляет Бактрию и, перейдя разлившийся Оке (Амударью), удаляется в Согдиану. Александр следует за ним туда, и Бесс упускает свой второй шанс — занять труднейшую переправу.
На что надеялся теперь Бесс, угадать нетрудно: уйти в глубь пустыни и в союзе с кочевниками систематическими набегами изматывать войско Александра. Это означало сдать не только Бактрию и Согдиану, но и вообще все обжитые земли. К тому же союз с кочевниками походил на союз с Вельзевулом против дьявола. То, что он без боя отдавал родную землю врагу, лишило его соратников. Бесс не учел того, что готовность к жертвам рождается только из подогреваемой воинской доблести, что ему необходимо было обороняться наступательно, что даже и небольшие успехи, которые мало что решают, способны ощутимо подбодрить войско. Отказавшись от военных действий, он потерял доверие. Сперва отпали бактрийцы: они просто вернулись домой. Вскоре согдийцы предали его, указав дорогу особому отряду, которому Александр велел разыскать Бесса. Он был схвачен в каком-то селении, оставленный почти без защиты. Не оказав сопротивления, Бесс, цареубийца и вероломный мятежник, трусливо сдался. Обнаженного, в железном ошейнике его заставили ждать Александра на обочине дороги. Царь дал приказ сперва бичевать его, а затем отправить в Бактры для последующего суда.
Предыдущая Дальше
|
|
|
|
Форма входа