 |
|
|
| Приветствую Вас, Гость · RSS |
26.04.2024, 17:32 |
|
СУВОРОВ АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ
Глава двадцать девятая
Итальянская кампания: Басиньяна, Маренго; 1799.
Неизвестно, где находился и что делал во время неудачного боя при Басиньяне Дерфельден; о нем во всем этом происшествии не упоминается нигде ни слова.
Не ограничиваясь сделанным великому князю строгим внушением, Суворов хотел отдать приказ по армии, приписав случившуюся неудачу "запальчивости и неопытности юности", но этот порыв у него скоро прошел. Однако он помнил Басиньяну долго и когда, в дурной час, разговор касался этого предмета в присутствии Константина Павловича, то Суворов, не относясь прямо к великому князю, говорил: "молодо-зелено; не в свое дело не мешаться". Вообще он сумел подействовать на великого князя в том именно смысле, как желал; Константин Павлович с той поры проникся особенным к старому фельдмаршалу почтением и послушанием. Будучи прислан к Суворову в качестве ученика военного дела, он просил у него дозволения - присутствовать при докладах и решении дел. Суворов изъявил на это полное согласие, но с тем, чтобы друг другу не мешать и даже одному другого не видеть. Не знаем, долго ли и часто ли Константин Павлович пользовался этим дозволением, но присутствуя при занятиях фельдмаршала с его штабом, строго выполнял заключенное условие: входил тихо, не кланялся и садился где-нибудь в уголку. Суворов со своей стороны тоже делал вид, как будто не замечает своего высокого гостя.
На последнее, присланное в Борго-Франко приказание Суворова с угрозою военным судом, Розенберг отвечал, что в качестве подчиненного виноват без оправдания, но если главнокомандующий пожелает разобрать все дело, то оправдает его совершенно. Однако Суворов, при первом свидании, высказал ему крайнее свое неудовольствие и не принял отговорок, к числу которых принадлежали и ссылки на великого князя. Отдан был и приказ по соединенной армии, где хотя Розенберг не поименован, но косвенным образом сделан ему строгий выговор. Суворов выставлял на вид, что когда Русские храбро и успешно наступали на неприятеля, вдруг услышали у себя в тылу барабанный сигнал к отбою и сбору, чего не следует делать и на ученьях. Во время этого же дела, австрийские войска Вукасовича стали производить против Казале демонстративную переправу, вблизи от сильного неприятеля, и понесли довольно чувствительную потерю. "Демонстрации — игра юно-военных", говорит Суворов в своем приказе, указывает на их бесполезность и даже вред, объясняет, что нужны не демонстрации, а "разъезды и обвещательные посты от конницы; разве в ущельях гор пехота употреблена быть может, и то с великою осторожностью, чтобы отрезана не была. Иначе военный суд разбирать будет". Отзываясь очень одобрительно о храбрости действовавших при Басиньяне войск, Суворов в приказе особенно хвалит Милорадовича, который шел в атаку со знаменем в руке, в ручном бою сломал свою саблю и потерял двух лошадей, под ним раненых.
Государю было донесено об этом деле, как о последствии случившегося недоразумения, впрочем не скрывая нимало неудачи. Государь взглянул на происшедший случай серьезно и снова уполномочивал Суворова заменить Розенберга, если он недостаточно способен, Дерфельденом или кем иным, не стесняясь условиями старшинства. Но вместе с тем Павел I изъявил полное свое благоволение войскам; пожаловал всем награды по представлению Суворова; нижним чинам, бывшим в делах, повелел выдать по рублю, а находившимся под командою великого князя - по два. Суворов не сменил Розенберга. Он в состоянии был так поступить сгоряча, под минутным впечатлением, но потом делался по обыкновению весьма снисходительным, отличаясь большой так сказать инерцией. Такое его свойство мы имели возможность заметить давно, в первую Турецкую войну, и даже раньше. Некоторые хроникеры утверждают, будто он был часто несправедлив к Розенбергу, под влиянием интриг своих приближенных, и выставляют в виде доказательства, что еще до своего прибытия к армии, он предложил Розенбергу выйти в отставку, но потом взял свое оскорбительное слово назад. Быть может все это верно, но важнее всего результаты, а результат оказался все таки в пользу Розенберга. Для объяснения взаимных отношений Суворова и Розенберга не мешает еще сказать, что их военные натуры совсем не сходились; что Розенберг имел мало тех качеств, которые, по понятиям Суворова, именно и требовались в военном человеке. Поэтому и без интриг штабных чинов понятно, почему Суворов не чувствовал к Розенбергу особенного расположения, тем более, что знал его таким раньше. Да и не один Суворов, а довольно распространенное мнение во всей русской половине его армии было не в пользу Розенберга, которого просто не любили.
На этот раз вместо Розенберга поплатился другой: генерал-майор Чубаров 15 мая отставлен Государем от службы, о чем и сообщено Суворову. Впрочем через два месяца он принят на службу снова, с прежним старшинством 6.
Неудача басиньянского дела, которое некоторые военные писатели неверно называют демонстрацией, не имела важных последствий, кроме потери Суворовым времени в ту самую пору, когда он собирался атаковать Моро. Непроизводительная трата времени продолжалась и в следующие дни, потому что переправа Розенбергова корпуса производилась медленно, по недостатку перевозочных способов и вследствие вздувшейся воды. Во время этого замедления Суворов вдруг принял противуположное решение, - перенести все свои силы на левый берег. Причиною тому были новые о неприятеле сведения. Пришла весть, что Макдональд задержан на пути; что он даже совсем останется в неаполитанских владениях; об этом, несколько дней спустя, писал Суворову сам император Франц, как об известии "достоверном". Отовсюду шли также слухи, что Моро ожидает подкрепления и что 25,000 Французов идут с Рейна через Швейцарию в северную Италию. Как бы для пущего убеждения Суворова пришло извещение, что принц Роган, прикрывавший фланг и тыл Суворова со стороны Швейцарии, разбит. Грозила большая опасность, и Суворов не колеблясь принял меры для её предупреждения.
В дошедших до него вестях и слухах опять таки было мало правды. В то время как Суворов, в продолжение апреля, сделал в Италии так много, в Швейцарии и на Рейне месяц этот прошел почти в полном бездействии, хотя Французы могли быть подавлены превосходными силами Австрийцев. Впрочем Французы все-таки принуждены были оставить Энга-дин, причем небольшой французский отряд, угрожаемый со всех сторон неприятелем, отступил, открыв Австрийцам путь к С-Готару, пункту чрезвычайно важному. Генерал Лекурб собрав свою дивизию, двинулся к Белинцоне. Принц Роган следовал к этому же пункту; на Монте-Ченере произошла встреча, Роган был разбит и отброшен, а Лекурб заняв Белинцону отрядом Луазона, отошел назад к С-Готару, не имея и в мыслях продолжать наступательные действия или идти на соединение с Моро.
Что касается до Макдональда и Моро, то и о них вести были ложны. Первый отнюдь не рассчитывал оставаться в южной Италии, а напротив шел на соединение с Моро. Последний не ожидал сколько-нибудь значительных подкреплений и даже не мог оставаться долгое время в своей позиции у Александрии, так как весь левый берег По находился в руках союзников, лучший путь к Генуе был отнят занятием Нови, в тылу кипело народное восстание, затруднявшее до последней степени продовольствие войск, и почти все сообщения армии были отрезаны.
Все это оставалось неизвестным Суворову и открылось только впоследствии, а потому задуманное им передвижение союзных войск на левый берег По назначено было начать 5 числа вечером. Но помешал Моро, сам того не подозревая и имея о расположении союзников самые неверные сведения. Французский главнокомандующий, находившийся в положении не хорошем, решился в этот самый день открыть себе путь в Геную через Нови и Бокетский проход. С этою целью дивизия Виктора перешла Бормиду в 6 часов утра и двинулась к Маренго; находившиеся тут передовые австрийские войска под начальством Карачая отступили, послав гонца в австрийский лагерь при Торре ди Гарофолло. Меласа не оказалось там на лицо, поднялась суета, поехали за приказаниями к Суворову в Сале. Но так как туда было далеко и ждать долго, то генерал Лузиньян решился на свой страх идти с дивизиею, которою временно командовал, двинулся в путь и впереди Сан-Джульяно встретился с Французами. В это же время проходил чрез С.-Джульяно авангард Багратиона, двигавшийся от Нови к Камбио, во исполнение общего плана. Он тотчас пошел на выстрелы и пристроился к флангам Австрийцев. Лузиньян предложил Багратиону принять общее начальство, но тот отказался, предоставив эту честь австрийскому генералу. Союзники стройно двинулись с барабанным боем вперед. Французы держались и даже пытались обойти фланги, но безуспешно: Багратион отразил их встречными атаками. Казаки изрубили целый эскадрон французских гусар, отрезали небольшую часть французской пехоты, приперев ее к реке Танаро, и тоже почти истребили. А тем временем стали подходить свежие австрийские войска из своего лагеря; Моро увидел, что в окрестных местах находятся главные силы союзников и в 4 часа по полудни приказал отступать. Преследование производилось очень вяло, так что Французы, имея на Бормиде всего один мост, отретировались в порядке и разрушили за собою мост.
Суворов прискакал на поле сражения, но не мог поспеть ни к бою, ни даже к преследованию. Выслушав изложение дела, он остался недоволен недостатком энергии в преследовании, можно даже сказать отсутствием самого преследования. "Упустили неприятеля", сказал он с досадой. Он остался тут до следующего дня - поужинав поджаренным луком с хлебом и небольшим куском балыка, ночевал на поле сражения, а на утро расспрашивал казачьего атамана Денисова о ходе боя и участии в нем русских войск, т.е. хорошо ли Багратион атаковал и бил ли в штыки. Денисов, находившийся с Багратионом в дурных отношениях, высказал всю правду, а может быть и больше 7.
В деле при Маренго 5 мая принимало участие 7-8,000 Французов; союзников было несколько больше. Потери обеих сторон, приблизительно одинаковые, простирались от 500 до 600 человек у каждого, в том числе у Французов взято свыше 100 пленных. Как басиньянское дело для Русских, так и маренгское для Французов обошлись дешево и могли бы кончиться гораздо хуже, особенно последнее. При ином образе действий, союзники могли бы выманить всю французскую армию из-за Бормиды и нанести ей полное поражение. Но по несчастной случайности маренгское дело, подобно басиньянскому, происходило в отсутствие Суворова. Во всяком случае честь победы при Маренго принадлежит Багратиону, который и был за него награжден орденом св. Александра Невского.
После неудачной попытки - открыть себе прямой путь на Геную, Моро покинул позицию при Александрии и ретировался двумя другими дорогами, более кружными и трудными. Это осталось несколько дней неизвестным Суворову, и он стал приводить в исполнение свой прежний план, приостановленный неожиданным переходом Французов через Бормиду. Мая 7 войска тронулись и пошли по назначенным маршрутам, но 10 и 11 числа простояли у Кандии и Лангоско, пока строились через По мосты. Тем временем Французы оставили Казале и Валенцу, которые и были заняты союзниками; здесь найдено больше 100 человек русских раненых и 34 орудия, в том числе одно русское, потерянное при Басиньяне. Посланные за По казачьи разъезды не нашли Французов нигде до самой реки Танаро; между жителями носились слухи об отступлении Моро на Асти, но куда он затем ушел, оставалось неизвестным. Очищение Валенцы довольно ясно указывало, что французы отступают со своей позиции при Александрии; но Суворов этого не разгадал и их не преследовал, хотя время для истребления остатков республиканской армии еще не ушло. Быть может он предпочитал скорее занять Турин, что сулило ему большие выгоды. Даже когда было получено донесение, что небольшая крепость Чева, лежавшая в тылу Моро в Апеннинах, захвачена восставшими жителями, и Суворов велел послать туда гарнизоном летучий отряд по чрезвычайно трудному и опасному пути, -и тогда он продолжал теряться в догадках на счет Моро. Идти за ним, тратить время на осаду своих тыльных крепостей, завладеть Турином - такие представлялись ему главные задачи. Все три были несовместимы, и он предпочел - продолжая блокаду и осаду определенными на то корпусами и отрядами, овладеть Турином.
Решение — уничтожить прежде армию Моро — было бы во многих отношениях предпочтительнее, так как Моро мог уйти, а Турин нет; но невозможно отрицать и громадные выгоды для союзников от немедленного захвата Турина. Занятие этой столицы бывшего Сардинского королевства было весьма важно в отношении политическом; еще более оно было полезно по тому нравственному впечатлению, которое должно было произвести на всю Италию. Кроме того, держа в своих руках Турин, Суворов имел в виду отрезать армии Моро последние пути для получения подкреплений и запасов из Швейцарии и Савойи; он рассчитывал, что один голод заставит французов покинуть Пьемонт, а восстание жителей задержит их до прибытия союзной армии и совершенного их истребления, после чего Генуя падет сама собою. Наконец, очень большое влияние на принятое Суворовым решение оказало и то обстоятельство, что в Турине хранились огромные склады запасов, артиллерийские парки и арсенал. Суворов скорбел, что тратит столько времени и сил на блокады и осады; туринские средства могли его в известной степени выручить. Все это, вместе взятое, действительно представлялось очень веским мотивом для принятого Суворовым плана действий.
Союзная армия следовала к Турину двумя колоннами, под начальством Меласа и Розенберга. Швейковский был отряжен для занятия Александрии; Отт и Край обеспечивали тыл от покушений Французов со стороны средней Италии; сделаны и другие распоряжения для обеспечения тыла и флангов, и Суворов спокойно продолжал с армиею путь к Турину. Походом он вел себя почти также, как в старое время в Турции и Польше, но тут чаще ездил в экипаже. Штаб его не всегда находился при нем, а часто рассылался в разные части колонны для присмотра, так что при главнокомандующем оставался иногда только небольшой казачий конвой и даже просто один казак. Уезжая верхом вперед, Суворов слезал с лошади, ложился где-нибудь невдалеке от дороги в винограднике или в тени строения и смотрел на мимо проходившие войска. Отсюда, совершенно неожиданно для всех, он шибко выезжал на дорогу, пристраивался к какому-нибудь полку, ехал между солдатами и беседовал с ними. Завидев фельдмаршала, задние спешили вперед; усталые, отставшие прибавляли шагу, приободрялись; его окружали, к нему теснились 8.
На пути к Турину жара стояла страшная; Суворов то присаживался в карету, то ехал верхом. Карета была старомодная; купил ее Суворов у казаков, запрягались в нее обывательские лошади, кучером служил один из окрестных крестьян, на запятках иногда красовался кривой повар Мишка. Уже много лет, как Суворов не имел даже собственных верховых лошадей, а брал обыкновенно казачью, под экипаж же употреблял или обывательские или подъемные. Не мудрено поэтому, что "немогузнайки" часто его вываливали или опрокидывали вместе с экипажем, и ему приходилось расплачиваться подбитыми глазами и помятыми боками. Австрийцы с любопытством посматривали на "ковчег", в котором ехал главнокомандующий. Суворов сидел задумавшись, с 2 или тремя лицами свиты, в тесноте и духоте; потом вышел и сел верхом, другие за ним. Желая объехать двигавшуюся колонну, он взял в сторону и бойко перескочил довольно широкий ров, так что все невольно вскрикнули. Обогнали колонну, ехали часа 4, войска остались далеко позади. Шателер был раньше послан вперед с несколькими частями войск, для необходимых распоряжений и переговоров с неприятелем; Суворову хотелось пораньше узнать о результатах миссии генерал-квартирмейстера, — и он все ехал вперед. В свите его находилось всего 3-4 лица, конвой состоял из десятка казаков, не было проводника, а между тем Турин был занят Французами. Наступила ночь. Донской атаман Денисов обратился к племяннику Суворова, князю Андрею Горчакову, с советом - остеречь фельдмаршала, так как его могут захватить в плен. Горчаков отозвался, что не смеет. Тогда Денисов заступил Суворову дорогу и объяснил, что ехать таким образом дальше - нельзя. Суворов отвечал, что ему необходимо видеться с Шателером, Денисов вызвался за генерал-квартирмейстером съездить. Город был недалеко, Денисов отыскал Шателера и вскоре с ним вернулся.
Оказалось, что Шателер сделал французскому гарнизону предложение - сдать город. Гарнизон состоял из 3,400 человек, под начальством пьемонтского генерала Фиореллы, который отвечал, что будет защищаться до последней крайности. Шателер приказал открыть артиллерийский огонь по форштату; Французы отвечали тем же. Суворов отдал приказание, чтобы город был окружен со всех сторон подходившими войсками, которые должны были в продолжение завтрашнего дня, 15 числа, устроить батареи, вооружить их к вечеру, в первом часу ночи на 16 число открыть огонь и, если к 3 часам утра город не сдастся, штурмовать его. Сделав это распоряжение, Суворов приблизился к предместью, остановился у фонтана и восхищался прелестною итальянскою ночью, любовался прихотливыми очертаниями деревьев, хвалил роскошную южную природу. А тем временем стали вблизи ложиться французские ядра, Денисов, не теряя времени на убеждения, схватил фельдмаршала поперек и побежал с ним в сторону. Озадаченный Суворов вцепился ему в волосы (но не драл), назвал его "проклятым", спрашивал с негодованием, что он делает. Денисов спустил его с рук во рву и так как Суворов все хотел к фонтану, то повел его якобы по желанию, но в сущности в другую сторону, подальше от ядер, и привел в более безопасное место. Суворов выразил свое неудовольствие, но не настаивал на прежнем требований и провел тут остаток ночи.
На рассвете 15 мая один из австрийских полков занял предместие Баллоне, прочие войска двинулись на назначенные им места. Суворов поручил князю Горчакову написать опять генералу Фиорелле предложение сдаться, объяснив, что в присутствии многочисленной армии сопротивление поведет к одному бесполезному кровопролитию. Комендант отвечал довольно дерзким отказом, выразив в письме к самому Суворову удивление, что каждый генерал союзной армии обращается к нему, Фиорелле, с подобными требованиями, а потому предупреждал, что более не станет давать ответов. "Атакуйте меня, и тогда буду отвечать", были заключительные слова письма, с прибавлением угрозы, что если войска не очистят предместия, то по ним будет открыт огонь. После этого не стоило терять времени на переговоры, и Суворов отдал дополнительное приказание - открыть траншеи, ставить батареи и затем бомбардировать город два дня, приготовившись в это время к штурму.
Однако тут, как и во многих других местах, город был спасен самим населением. Жители Турина и национальная гвардия впустили союзные войска; вступление их произошло так внезапно, что многие из Французов не успели спастись в цитадель и скрылись в городских домах. Фиорелла пытался было подать им помощь вылазкою из цитадели, но безуспешно. Французов перебито около сотни, вдвое взято в плен, втрое досталось больных и раненых; кроме того без малого 400 орудий, 20,000 ружей и огромное количество всякого рода военных запасов. В 3 часа пополудни Суворов вступил с войсками в Турин. Улицы были полны народом, отовсюду раздавались восклицания с виватами императорам Францу и Павлу; прием был даже более шумный, чем в Милане. Великий князь въехал в город при одном из австрийских кавалерийских полков, среди офицеров полка, но был узнан и потому сделался предметом оживленных оваций. Вечером город иллюминовался.
Суворов поместился в нижнем этаже одного дома; великому князю был отведен великолепный дворец, от которого он отказался и провел ночь за городом, в расположении австрийских войск. Фиорелла прислал парламентера с объявлением, что канонада будет производиться по городу до тех пор, пока союзники его не очистят. Говорили тогда, что парламентер был прислан с целью - разведать, где занял квартиру Суворов, дабы потом направить выстрелы в ту сторону, и что хотя французский офицер проезжал по улицам с завязанными глазами, но как кажется успел в своем намерении. Около полуночи с 15 на 16 число огонь действительно был открыт, так как Фиорелла считал справедливым наказать жителей за измену. Суворов юмористически доносил, что неприятель "поздравлял победителей непрестанною пальбою, градом бомб, картечей и каленых ядер до рассвета, причем убито в городе из обывателей два человека и досталось жестоко черепице крыш". Однако едва ли ограничился этим вред от французской бомбардировки; в трех местах города загорелось; во дворе дома, занятого фельдмаршалом, убито несколько лошадей, оторвано несколько рук и ног. Донской атаман решился войти к Суворову в спальню. "Что ты, Карпович", — спросил Суворов проснувшись или делая вид, что перед тем спал. Денисов доложил, что бомбардируют из цитадели и метко целят в этот дом. "Оставь меня, я спать хочу", — отвечал Суворов и повернулся лицом к стене. Денисов вышел, но скоро послышался голос Суворова, требовавшего к себе дежурного генерала 7.
Жители Турина пришли в отчаяние; если бы Фиорелла держал свое слово несколько дней подряд, то городу бы несдобровать. Желая успокоить мирных граждан и отблагодарить их за содействие при занятии города, Суворов велел Горчакову написать французскому коменданту снова. Горчаков стыдил Фиореллу за принятое решение; говорил, что если при занятии Турина погибло несколько Французов, то виновен в этом один он, Фиорелла, а не жители, ибо не могли же 300-400 человек отстоять такой обширный город против многочисленной армии. Затем Горчаков предупреждал Фиореллу, что если канонада по городу возобновится, то будут выведены на эспланаду цитадели пленные Французы, не исключая больных, и останутся под огнем до тех пор, пока будет продолжаться пальба по безвинным гражданам. Угроза подействовала: комендант объявил, что не станет стрелять по городу, если союзники обяжутся не вести атаки с городской стороны. Суворов согласился, хотя часть цитадели, обращенная к городу, была слабее прочих, и в тот же день, 16 числа, была заключена в этом смысле капитуляция. Городское управление издало объявление, где заявляя глубокую признательность главнокомандующему за великодушную, человеколюбивую попечительность о городе, приглашало жителей Турина спокойно и доверчиво приняться за обычные занятия.
В тот же день было получено донесение о сдаче генералу Повало-Швейковскому Александрии на капитуляцию. Генерал Гарданн, с 3000 человек гарнизона, сдал город и отступил в цитадель с тем, чтобы союзники ничего не предпринимали против цитадели со стороны города и чтобы раненые Французы, оставленные в городе, по выздоровлении получили свободу и право вернуться в отечество. Таких Французов было до 600, да 30 русских и австрийских пленных; бывшие в крепости пьемонтские солдаты значительною долею вступили на службу в союзную армию. Суворов был очень недоволен этими условиями, которые противоречили данной Швейковскому инструкции, и выразился в письме к Разумовскому такими словами: "рекрут генерал-лейтенант Швейковский сделал капитуляцию как невежда с комендантом александрийского замка о увольнении оставшихся в городе больных и раненых, с другими не лучше артикулами". Досаду свою Суворов однако же в официальном донесении скрыл, помирившись с невозможностью исправить дело 9.
Получено также известие о переходе в руки союзников Феррары и миланской цитадели. Феррара (и город, и цитадель) была хорошо вооружена и снабжена, а цитадель нельзя было иначе взять, как правильною осадой. Но малодушный комендант, после первых выстрелов генерала Кленау, причинивших в цитадели пожар, согласился на капитуляцию перед отрядом, который немногим превышал гарнизон, и положил оружие с обязательством не служить полгода противу союзников. Австрийцам достались 1500 ружей и 75 пушек. После кратковременной осады сдалась и миланская цитадель; гарнизон в 2000 человек отпущен без оружия, с условием не служить против союзников год; в крепости найдено 119 орудий, в том числе 30 осадных, и много военных припасов.
Предыдущая Дальше
|
|
|
|
Форма входа