 |
|
|
| Приветствую Вас, Гость · RSS |
26.04.2024, 16:09 |
|
СУВОРОВ АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ
Глава двадцать восьмая
Итальянская кампания: Адда; 1799.
После победы 16 числа, все союзные войска направлены были к Милану, Вукасовичу приказано идти туда же от Бривио чрез Монцу, а за ним и Розенбергу. Вукасович выступил 17 числа рано утром и передовыми войсками своими неожиданно наткнулся на отряд Серюрье. Французам предложено было положить оружие, но получен отказ. Тогда Вукасович, имея под своим начальством до 7000 человек, атаковал позицию Французов с правого фланга и тыла. Серюрье упорно дрался и даже сам пытался атаковать Австрийцев во фланг, но заметив двигавшиеся вдали войска Розенберга, убедился в безнадежности своего положения и капитулировал. Кроме 250 генералов и офицеров, отпущенных затем во Францию с обязательством не служить против союзников до конца кампании, оказалось у Серюрье до 2700 нижних чинов и 8 орудий.
Этим завершился переход союзников чрез Адду. "Тако и другие реки в свете все переходимы", писал Суворов Разумовскому в Вену и называл Адду Рубиконом на дороге в Париж. Вообще он был доволен делами на Адде, хвалил Императору Павлу Меласа за штурм Кассано, выставлял особенно храбрость Донских казаков и атамана их Денисова, Разумовскому писал, что "Мелас действует похвально", одобрительно отзывался об Австрийцах, которые "бились хватски холодным оружием", хвалил венгерских гусар 12. Известие о победах на Адде было принято и в Петербурге, и в Вене с восторгом. Император Франц благодарил Суворова рескриптом; император Павел двумя. Все лица, представленные Суворовым, получили награды; нижним чинам приказано выдать по рублю; Суворову пожалован бриллиантовый перстень с портретом Государя. "Дай Бог вам здоровья", писал Павел I: "о многолетии вашем опять вчера молились в церкви, причем были и все иностранные министры. Сына вашего взял я к себе в генерал-адъютанты со старшинством и с оставлением при вас; мне показалось, что сыну вашему и ученику неприлично быть в придворной службе". Поздравительных писем от своих знакомых и от разных лиц Суворов получил кучу.
Французы быстро отступали на Павию и чрез Милан на Буфалору; но их опережали вести о происшедшем разгроме. В столице Цисальпийской республики, Милане, произошло страшное смятение; члены Цисальпийской директории, Французы, их приверженцы и вообще горячие республиканцы, бросились бежать в Турин, под покровительством отступавших французских войск. Хотя для путевых сборов беглецы имели лишь несколько часов времени, следовательно не могли забрать с собою слишком много тяжестей, однако транспорт все-таки образовался такой большой, что сильно затруднил движение французской колонны, следовавшей на Турин 11. Как только Французы вышли из Милана, оставив в цитадели 2400 гарнизона, а в городе больше 400 больных и раненых, - появились казаки, в числе нескольких сотен. Найдя городские ворота запертыми, они стали их отбивать и потом ворвались в улицы. Здесь встретили они французских офицеров и солдат, которые вышли из цитадели или не успели еще туда войти; произошло несколько мелких схваток и забрано больше 30 пленных. Затем, очистив город от Французов, казаки окружили цитадель и таким образом провели ночь. Появление казаков произвело народное восстание; противники Французов бросились истреблять всякие наружные знаки и эмблемы республиканского правления и преследовать тех из выдающихся республиканских деятелей, которые не выехали из города. Казакам же пришлось оберегать и защищать преследуемых.
Через несколько часов после казаков, вошел в город Мелас с передовыми австрийскими войсками и был принят восторженно. Суворов тоже приближался к Милану, но остановился в нескольких верстах, отлагая свое вступление в город до утра, так как было уже поздно. Рано утром 18 числа, в Светлое Христово Воскресенье, громадные толпы повалили за город, с духовенством во главе, которому предшествовали кресты и хоругви. Австрийские войска уже двигались к городу; встреча произошла на дороге. Суворов слез с коня, подошел к архиепископу, принял благословение, приложился к распятию, поцеловал руку архипастыря и сказал несколько слов, приличных случаю. Продолжая путь в сопровождении войск и возвращавшегося вместе с ними народа, Суворов был встречен у городских ворот Меласом, причем произошел комический случай: видя, что фельдмаршал хочет его обнять, Мелас потянулся к нему с лошади, но потерял равновесие и свалился наземь. Вступление в город было еще торжественнее загородной встречи 10. День стоял ясный, теплый и притом праздничный; улицы, окна, балконы, даже крыши были полны зрителей; гудел гул от приветственных кликов и громогласных изъявлений восторга. В этих заявлениях радости было много искренности: дворянство, духовенство видели в Суворове восстановление прежних своих прав и привилегий; сословие торговое и промышленное чаяло освобождения от насильственных займов и непомерных налогов; прочие либо приветствовали восстановление порядка, отвечавшего их понятиям II интересам, либо следуя прирожденной впечатлительности, увлекались обстановкой и примером, заразительным для подвижного темперамента. Суворову оказан был в Милане совершенно такой же блестящий, шумный прием, как три года назад Бонапарту, и конечно значительная доля восторженно встречавших и приветствовавших, состояла в обоих случаях из одних и тех же людей 11. Тогда возбудительно действовали увлечение утопией, фанатизм свободы, равенства и братства; теперь - религиозный фанатизм и разочарование, как последствие не сбывшихся чрезмерных надежд и ожиданий.
В ряду причин действовало впрочем и любопытство. Суворов и Русские представляли собою явление не обычное, не такое, как соседи Италии - Французы и их генерал Бонапарт, имевший, так сказать, только вчерашнюю известность. О Суворове же давно говорили и писали; его военные подвиги отличались блеском и эффектностью, его странности придавали ему особенность, которой никто другой не имел, а потому могучее южное воображение рисовало его образ в фантастических очертаниях. Почти в такой же степени возбуждали в Итальянцах любопытство русские войска, прибывшие на другой день, но в настоящий момент представляемые казаками. Северные люди, жившие в снегах и льдах, исполины с диким видом, варвары с непонятными обычаями и особенностями, - такими изображала Русских народная фантазия не в одной Италии. Всех озадачивали благочестие и набожность Русских, крестившихся у каждой церкви; казались совершенно непонятными троекратные поцелуи, которыми они обменивались между собою при встречах и даже наделяли ими Итальянцев, принимавших это приветствие с тупым изумлением. Всякая мелкая особенность этих новых людей привлекала на себя внимание и объяснялась на разные лады.
Фокусом общего внимания был разумеется Суворов, а между тем он, как многие повествуют, подшутил над Миланцами довольно бесцеремонно. Он ехал позади встречавшего его духовенства, верхом, в сопровождении Шателера и двух адъютантов, а предшествовали духовенству остальные высшие чины армии, во главе которых находилось двое - генерал Ферстер и статский советник Фукс в шитом мундире дипломатического чиновника. Фукс, изображая из себя Суворова, любезно раскланивался на обе стороны, за что потом Суворов его и благодарил. Едва ли однако все происходило так, как сказано. Суворову естественно надо было ехать или впереди, или назади всех, что он и сделал, выбрав последнее и взяв в свою свиту немного лиц вовсе не для того, чтобы стушеваться в процессии, а скорее напротив. Понятно также, что народ встретил криками Фукса и Ферстера, как первых, не зная кто они, и так как Фукс счел долгом отвечать на приветствия, то многие и могли быть введены в заблуждение, приняв его за Суворова. Раскланивался впрочем не один Фукс, а также и Ферстер, чего он не делал бы, если бы заранее было условлено - предоставить Фуксу роль Суворова. Вышеприведенное объяснение этого случая просто выдумано, как и многое другое. А что Суворов благодарил потом Фукса словами: "спасибо, хорошо раскланивался, помилуй Бог как хорошо", то во-первых едва ли Суворов мог и видеть Фукса с его поклонами, будучи отделен от него значительною частью процессии, а во-вторых в благодарности его слышна шутливая ирония. Так надо полагать между прочим потому, что в одном частном письме, несколько месяцев спустя, мы находим довольно явственный намек на то, что Суворов был не совсем доволен происшедшей при въезде его в Милан мистификацией.
Квартира Суворову была отведена в доме, где перед тем останавливался Моро. Хозяйка дома пригласила к себе в тот вечер большое и избранное общество; явился на приглашение и Суворов. Он был учтив, любезен, остроумен; ответы и возражения его отличались меткостью и сарказмом, но не стало дело и за причудливыми выходками. В тот же вечер ожидали Суворова и в театре, где была подготовлена блистательная ему встреча, но он не поехал. С наступлением темноты весь город был иллюминован.
На следующий день назначено было торжественное молебствие; войска выстроились по городским улицам шпалерами. Между двумя их рядами, в парадной позолоченной карете, поехал Суворов в собор; как и накануне, он был в австрийском фельдмаршальском мундире, при всех знаках отличия. При входе в церковь, архиепископ встретил его в полном облачении, с крестом в руке, и призвал Божие благословение на предстоящем ему поприще. Суворов отвечал немногими словами, по-итальянски, прося молитв. Пройдя в собор, он преклонил колена и отказался занять приготовленное ему почетное место на возвышении, обитое красным бархатом с золотом. Огромный собор был совершенно полон молящимися и любопытными; богослужение шло с внушительной торжественностью. Когда Суворов вышел из собора, многие из народа стали бросать ему под ноги венки и ветви, становились на колена, ловили его руки или полу платья. Растроганный Суворов прослезился, благословлял каждого, благодарил, советовал молиться Богу, испрашивая у Него спасения. "Как бы не затуманил меня весь этот фимиам", говорил он потом: "теперь ведь пора рабочая".
В этот день у него назначен был парадный обед; когда стали съезжаться гости - почетные жители и австрийские генералы - Суворов со всеми христосовался. Тогда же ему представлены были три пленные французские генерала, в том числе Серюрье; Суворов принял их весьма ласково, пригласил к столу и также похристосовался, заставляя их по-русски отвечать: "во истину воскрес". За столом, когда он изъявлял сожаление, что русских войск не было при торжественном вступлении в Милан, вошел Розенберг и доложил, что его корпус прибыл и расположился лагерем близ города. С французскими генералами Суворов беседовал преимущественно о кампаниях последних лет и очаровал их любезностью, особенно Серюрье. Последний заметил к слову, что нападение Русских на войска его дивизии (вероятно при Лекко) было слишком смелое; Суворов с тонкой иронией отвечал: "что делать; мы, Русские, без правил и без тактики: я еще из лучших". Рассказывают также, что прощаясь с Серюрье, он сказал, что надеется увидеться с ним в Париже. Это не было хвастовством или фанфаронством; Суворов действительно надеялся (о чем и писал Разумовскому) в будущем году дойти победоносно до столицы Франции. Мог ли ему в то время придти в голову, после такого начала кампании, постигший ее исход?
Миланский прием не затуманил голову Суворова, который даже не считал его вполне искренним; по крайней мере, принимая представителей города, он поблагодарил их за прием и пожелал, чтобы их чувства отвечали внешним заявлениям 2. Да и дело не было далеко еще окончено: в цитадели сидели Французы, и австрийско-русские войска заняли под городом три главные дороги, а один отряд бивакировал на городской площади. Суворов объявил Цисальпийскую республику не существующей и учредил временное правление, впредь до получения распоряжений из Вены, так как до Кампоформийского мира Австрия владела большею частью Ломбардии. Все остальное он предоставил барону Меласу, как лицу, снабженному от австрийского правительства известною долею доверия и полномочий. Мелас тотчас же завел в Милане австрийские полицейские порядки, обезоружил и распустил народную гвардию, запретил ношение цисальпийского военного мундира, ввел в обращение билеты венского банка и проч. Была еще издана в Милане, за подписью Суворова, напыщенная прокламация к войскам Французской республики; но она принадлежала не ему, а исходила из Вены и имела характер стереотипный, так как появлялась еще раньше, на других театрах войны. Воззвание это, как и следовало ожидать, прошло вполне бесследно.
В две недели, со времени открытия военных действий, было сделано много: не только в Ломбардии, Романьи и Легатствах отозвались победы на Адде и занятие Милана, но они не остались без влияния и на отдаленные части Италии. Везде сторонники Французов были обескуражены, а противники их подняли голову и стали смелее; местами подымались грозные народные восстания; местами происходили первоначальные вспышки и делались попытки, хотя слабые, но показывавшие поворот народного темперамента. Однако все это могло заглохнуть, без поддержки и без возбудительных средств в виде новых успехов союзных армий. Суворов так и понимал положение дела, а потому старался сократить свое пребывание в Милане до наименьшего срока. Его занимали не торжества; надо было время на необходимые гражданские и военные распоряжения. В числе последних главные состояли в следующем.
Будучи официально доволен первыми своими успехами, он в глубине души был не совсем ими удовлетворен. В этом смысле он обмолвился в письме к графу Разумовскому, сказав, что войскам не хватало обучения; "выучить мне своих неколи было; причины - что я выше описал". Слова "о причинах" остаются не разъясненными 12, Недостаток обучения, в его Суворовском смысле, быть может обнаружился и в последующем движении войск к Милану. Существует положительное свидетельство, что Суворов поручил в Милане маркизу Шателеру написать тактические правила, общие для русских и австрийских войск, с целью приведения к однообразию походных и боевых движений, лагерного расположения, действий в бою, и затем объявил свои наставления в приказах по армии. Они ни в каких архивах не сохранились, т.е. не найдены; в источнике же, откуда почерпнуто сведение об их издании, говорится, будто это была уже известная нам "Наука побеждать" 6.
Все это крайне темно и смутно. Верно одно - Суворову не зачем было трогать воинского устава австрийского, как он прежде не трогал и русского, обучая войска на свой лад; сущность его требований заключалась в способе применения уставных правил, а не в их механизме. Поэтому самому ему не было никакой надобности и согласовать уставы русский и австрийский, тем более, что он еще на Адде решил - избегать перемешивания тех и других войск. Он не мог поручить составление тактических наставлений Шателеру, ученому немецкому генералу, не знавшему ни русского языка, ни Суворовского военного катехизиса. Объявлять Австрийцам всю "Науку побеждать" не было резона; без переделок они бы ее не поняли; да и за чем потребовалось бы тогда снабжать их впоследствии, в конце кампании, дополнительной инструкцией (Прилож. IX, пункт Б), когда она заимствована из той же "Науки побеждать", по крайней мере по духу? Все это невольно наводит на заключение, что военно-педагогические приказы Суворова, помещенные в приложении IX настоящей книги, были фактом, который одними отнесен ко времени пребывания его в Валеджио, а другими к позднейшему нахождению в Милане. Таким же образом перепутаны некоторыми писателями и подробности встречи Суворова в Вероне и Милане. Высказанное предположение поддерживается еще тем, что командирование русских офицеров в австрийские полки для обучения, тоже относится одними к Валеджио, другими к Милану. Итак, издание тактических наставлений и рассылка инструкторов имели место или в Валеджио, или в Милане, или начаты в первом и продолжены во втором, а по войскам объявлено именно то, что помещено в Приложении IX, п. А, хотя быть может приказ этот дошел до нас и не в полном объеме.
Другое дело, порешенное Суворовым в Милане, было составление дальнейшего плана действий против Французов, к чему обязывала его инструкция, полученная от императора Франца в Вене. Суворов сделал уже больше того, что говорилось в этой инструкции, но в тылу его оставалось в руках французов несколько крепостей; ожидать их взятия, значило терять время на второстепенные цели, упуская главную - французскую армию. Армия эта должна была находиться в худом состоянии, но оставленная в покое, могла оправиться и усилиться резервами из Франции. Кроме того приходили известия о движении к северу французских войск из средней и южной Италии, под начальством Макдональда; было бы большой ошибкой со стороны союзного полководца - допустить соединение Макдональда с Моро. Суворов принял все это в расчет и на пути от Адды к Милану обдумал план дальнейших операций. В Милане, при первом досуге, он призвал Шателера, передал ему свои соображения в подробности и приказал изложить все это на бумаге, в форме плана дальнейших действий. Шателер был очень удивлен и не мог удержаться от вопроса - когда успел он, Суворов, все это обдумать? Приказание главнокомандующего было исполнено безотлагательно, и 20 апреля Суворов отправил составленный план на утверждение в Вену, а копии с него командующим рейнскою и тирольскою армиями.
Сущность плана состояла в следующем. Не ожидая взятия крепостей в тылу, меньшую часть армии оставить для их осады, а с остальною продолжать наступление, препятствуя соединению Макдональда с Моро. С этою целью перейти реки Тичино и По, двинуться на Макдональда, разбить его и потом обратиться к Турину, к армии Моро. Связь между осадною и действующею армиями союзников поддерживать двумя отрядами; по взятии Мантуи и Пескьеры, большую часть осадной армии двинуть вперед и обложить Тортону, а другому отряду овладеть Генуей при содействии английского флота; северную Италию прикрывать со стороны Швейцарии двумя отрядами тирольской армии, которые содействуют в тоже время этой армии в вытеснении Французов с верховий Рейна и Инна. Командующий тирольскою армией, Бельгард, двигается в Граубинден, а эрц-герцог Карл с рейнскою армией направляется между Базелем и Констанцем в тыл Массены. После этого итальянская и тирольская армии наступают двумя колоннами: одною к Тунскому озеру и Берну, другою в верховья Роны и по северному берегу Женевского озера.
Таковы вкратце были соображения Суворова; полный план излагается в Приложении X, на языке подлинника. План этот вполне отвечал цели войны, тогдашним обстоятельствам и относительному расположению сил обеих сторон. Правда, он был смел и обширен, и многие его частности вероятно потребовали бы при исполнении перемены, но при огромном перевесе союзных сил, нельзя было считать программу Суворова рискованною. Не так взглянул на дело гофкригсрат.
Тем временем в Вене заготовлялось напоминание Суворову о прежде данной ему инструкции, т.е. подтверждалось "ограничивать главные действия левым берегом По", обращая особенное внимание на покорение тыльных крепостей, дабы потом уже приступить к дальнейшим предприятиям, в зависимости от времени и обстоятельств. При этом дважды указывалось на необходимость завладения Мантуей. Не успели отправить этот рескрипт, как получили план Суворова и тотчас же написали ответ в дополнение к рескрипту. В ответе говорилось, что правило - ограничиваться левым берегом По - не изменяется, но ему не противоречит завладение какою-нибудь крепостью правого берега не в дальнем от реки расстоянии; рекомендовалось особенному Суворова вниманию, чтобы у Края было довольно войск для покорения Мантуи и чтобы прочие силы армии не были слишком рассеяны. Согласование в подробностях движения войск трех армий признано невозможным; если изгнание Французов из Граубиндена совершится благополучно, то большая часть тирольского корпуса будет присоединена к итальянской армии; движение к Лозанне или по тамошней дороге во Францию не допускать и в предположении; пока не прибудет русский корпус Нумсена, дотоле рейнская армия не может действовать с какою либо в рассуждении Швейцарии важною целью, так как это подвергло бы опасности Австрийскую империю.
Таким образом предположения Суворова были отвергнуты, ибо писал он их под одним углом зрения, а в Вене их читали под другим. Это доказывается самим изложением причин; из них только с одною и можно согласиться - о невозможности согласования подробностей; но подобная частность не может браковать всего плана. Суворов не дождался в Милане этого неприятного документа и получил его по ту сторону По. Те 4 дня, которые он провел в Милане, казались ему вечностью, чуть не преступным бездействием, хотя, как мы видели, без дела он не сидел. Но впереди ожидало другое дело, требовавшее крайнего спеха; Суворов принял на свою личную ответственность продолжение военных действий, не ожидая инструкции, и 20 апреля двинул войска к р. По.
Есть однако строгие судьи, упрекающие его в потере времени на миланские празднества и на другие дела второстепенной важности, вместо неотступного преследования и полного истребления слабой французской армии. По их словам, он мог совершенно отрезать одну от другой две французские колонны и, поспешив переправиться чрез По, захватить путь отступления на Геную. Все это прекрасно можно рассчитать по карте после свершившихся событий, но очень трудно, а иногда и совсем невозможно предвидеть в самый момент полезного исполнения. Суворов не имел никаких известий об отступавших Французах (обстоятельство, почти постоянно повторявшееся и после); о возможности разрезать французскую армию узнал впоследствии и сам писал из Турина Разумовскому, что если бы мог преследовать Французов по пятам, то "почти бы никто из них не спасся". Не имел он также никакой возможности устроить на По переправу раньше, чем это сделал, по недостатку наличных понтонов и отдаленности понтонного парка, взятого у Французов. Из письма его к Разумовскому, написанного из Милана, видно также, что уже ощущались препятствия к быстрому движению войск вследствие нераспорядительности австрийского интендантства: "быстрота столь велика, что задние российские войска еще к нам не поспели, но еще и тут мешает провиянт по томным здешним обычаям". Замечаний, подобных приведенным, можно при рассмотрении всякого случая наделать десятки, но они к области действительной критики не принадлежат. По выражению знаменитого военного писателя, они, по отношению к разбираемому здесь факту, сделаны "на досуге".
Предыдущая Дальше
|
|
|
|
Форма входа