 |
|
|
| Приветствую Вас, Гость · RSS |
24.04.2024, 08:49 |
|
СУВОРОВ АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ
Глава тридцать пятая
Разрыв союза; 1799.
Пока Суворов пробивал себе путь в Швейцарии чрез неприятельские войска, Римский- Корсаков успел усилиться корпусом принца Конде и несколькими баварскими и швейцарскими батальонами. Прибыл также к границам Швейцарии испуганный вестью о цюрихском погроме эрц-герцог Карл со значительною частью своей армии. Представлялась снова возможность - дать делам в Швейцарии другой оборот, двинув соединенные силы на левую сторону Рейна, пока большая часть неприятельских войск находилась против Суворова. Но так как для австрийских наследственных земель опасность миновала, то эрц-герцог Карл, помня строгие инструкции Венского кабинета, предпочел остаться в бездействии. Корсаков решился один предпринять демонстрацию, ради отвлечения от Суворова хоть части неприятельских сил, что и исполнил, понеся однако значительную потерю и притом без существенной надобности, так как Суворов находился уже вне опасности.
То были последние действия Русских в Швейцарии, и в первых числах октября вся страна, за исключением Граубиндена, находилась снова в руках Французов. Правда, и в это время силы союзников все еще имели, в общей сложности, значительный численный перевес над неприятельскими, но они находились под начальством двух главнокомандующих, друг от друга независимых и ни в чем между собою не сходных. Да и всё предшествовавшее положило между Русскими и Австрийцами такую грань, что они были союзниками только по названию, и всякая попытка к действиям сообща должна была оказаться неисполнимой.
Доказательства не замедлили обнаружиться. Суворов, предпринявший движение на Иланц и Кур между прочим по недоверию к союзникам и вследствие решимости - устраниться от совместных с ними действий, стал однако обдумывать новый план вторжения в Швейцарию во время самого перехода чрез Рингенкопф. Из Паникса он сообщил об этом эрц-герцогу Карлу, а на пути из Кура в Фельдкирх послал ему и план действий. Предположение Суворова состояло в том, чтобы корпусам Дерфельдена, Розенберга и Петраша наступать из Фельдкирха чрез С.-Галлен к Винтертуру; Римскому-Корсакову, принцу Конде и части австрийских войск вступить в Швейцарию с северной стороны; затем, по соединении всех сил на р. Туре, наступать к Цюриху и отбросить неприятеля за Лимат. План отличался практичностью, ибо войска Массены были в то время очень разбросаны; но эрц-герцог его не одобрил и предложил некоторые изменения. А между тем, во время трехдневного пребывания в Фельдкирхе, Суворов, изменил свои мысли, так как увидел до какой сильной степени войска его расстроены и получил кроме того известие о громадных потерях Корсакова под Цюрихом. По всей вероятности решение это поддерживалось и возвратившимися сомнениями на счет союзников. Как бы то ни было, он двинулся 4 числа берегом Боденского озера на соединение с Корсаковым, чтобы затем расположиться на винтер-квартирах для приведения войск в порядок.
Прибыв на другой день в Линдау, он получил ответ эрц-герцога с замечаниями на предложенный план действий, Суворов нисколько не оскорбился замечаниями и 5 числа отвечал, что совершенно соглашаясь на план эрц-герцога, делает распоряжение для немедленного его исполнения. Но сомнения опять взяли верх, порыв упорной воли миновал, уступив рассудку, и Суворов на другой же день написал эрц-герцогу, что занят теперь приведением в устройство своих войск и считает необходимым отложить военные операции на некоторое время. Письмо это высказывало не всю правду; отправляя его, Суворов уже положил возвратиться к решению, принятому еще в Гларисе, т. е. вовсе отказаться от военных действий, и с этою целью собрал на другой день, 7 октября, военный совет.
На военном совете Суворов объявил, что имеет мало надежды на успех наступательной операции, о которой завязаны переговоры с эрц-герцогом Карлом, и что на действительное содействие последнего едва ли можно положиться, так как обещания его неопределительны и могут привести к одним демонстрациям. Военный совет решил единогласно, что от Австрийцев ничего кроме предательства ожидать нельзя, а потому от всяких наступательных действий надлежит отказаться, сосредоточив все заботы исключительно на устройстве войск. Суворов принял это решение к исполнению и донес обоим императорам, прося утверждения. В переписке его проскальзывает и еще один мотив принятого решения, о котором он не упоминает официально: необходимость подчинения ему, Суворову, армии эрц-герцога Карла. Про это обстоятельство он проговаривается в письме к Ростопчину, посланном одновременно с донесением Императору Павлу, объясняя, что только при таком общем начальствовании может быть устранено вмешательство Тугута и прибавляя, что "до особы эрц-герцога это не касается - тут он или нет" 1. Такая же мысль проводится в письмах Суворова и несколько позже. Действовало ли тут честолюбие Суворова, или нет, во всяком случае взгляд его в настоящем деле был верен, и без подчинения обеих армий одному главнокомандующему, общий план действий представлялся не мыслимым.
Вслед затем подошли войска Корсакова и принца Конде, так что составилась одна соединенная под начальством Суворова русская армия, силою в 35,000 человек. Явились к нему, в Линдау, и Корсаков, и Конде; но прием им был различный. Ведя войну с Французами не только по долгу подданного, повинующегося Государю, но и по убеждению, потому что был горячим монархистом и убежденным христианином, Суворов, сверх того, питал глубокое сочувствие к несчастию французской королевской фамилии и личное уважение к принцу Конде. Последний в свою очередь "считал за счастие" служить под начальством непобедимого генералиссимуса, давно об этом мечтал и в таком смысле ему писал. По всему этому, прием принцу Конде был оказан полный уважения и почтения; Суворов даже удержался от причудливых выходок и резких странностей. Не так поступил он с Римским-Корсаковым, служа отголоском всей армии. Надев полную форму и все ордена, Суворов вышел в приемный зал, где уже находились лица главной квартиры, и стал ходить по комнате с заметным волнением, то закрывая глаза, то охорашиваясь и приговаривая: "Александр Михайлович человек придворный, учтивый, делал Французам на караул, надо принять его с почетом". Наконец приехал Корсаков, со смущением вошел в приемную и направился к Суворову со строевым рапортом в руке. Суворов отступил на шаг, выпрямился и, глядя Корсакову прямо в глаза, сказал: "Адда, Треббия, Нови - родные сестры, а Цюрих?" При этом он закинул голову назад и сделал презрительную гримасу. Корсаков молча протянул к нему рапорт, но Суворов не удовольствуясь сказанным, схватил эспонтон, стал делать им приемы и язвительно спрашивал: "как вы делали Массене на караул, - так, или эдак?" Затем, попятившись к дверям кабинета, он поманил за собою Корсакова и запер за ним дверь. Какой между ними происходил разговор, осталось неизвестным; стоявшие у самой двери не могли расслышать ни одного слова; но Корсаков вышел больше прежнего расстроенный, быстро прошел приемную и уехал.
Между тем эрц-герцог Карл, получив от Суворова извещение об отсрочке наступательных действий, пожелал разъяснить дело кратчайшим путем личным свиданием. Суворов отклонил свидание под предлогом нездоровья. Эрц-герцог послал к нему графа Колоредо, дабы убедить в необходимости словесных личных объяснений, в любом месте, по назначению Суворова; но Суворов снова отказался, прося сообщить письменно свои намерения. Он, человек дела, а не слова, избегал той арены, на которой был сравнительно слаб. Еще в первую Польскую войну просил он Бибикова избавить его от переговоров с Австрийцами, объясняя, что "черт ли с ними сговорит"; впоследствии тоже уклонялся, когда мог, от словопрений, считая самым приличным "предоставить диалектику денщикам" - перед Фокшанами, как и теперь, отказался от свидания с сотоварищем. В настоящем случае предлагаемое эрц-герцогом свидание было для Суворова вдвойне опасно, потому что упорная воля так и тянула его на продолжение кампании, вопреки требованиям разума, и он уже не раз ей поддавался. Суворов сознавал, что эрц-герцог Карл мог без особенного труда склонить его на возобновление операций, наперекор неблагоприятной действительности и зрелым соображениям; следовало значит отвратить эту опасность. "Юный эрц-герцог Карл хочет меня оволшебить своим демосфенством", писал он Толстому; "вы с ним на три шага, решите с ним и меня разве уведомьте, у меня же на его бештимтзаген ответ готов". Вот где заключается смысл поведения Суворова в настоящем случае, а не в оскорбленном мелочном самолюбии, как утверждают многие по внешним признакам, без исследования сути дела. Да и хронология переписки Суворова с эрц-герцогом говорит против подобного скороспелого заключения.
Вслед затем, 8 октября, Суворов получил высочайшие повеления (данные между 7 и 18 сентября), с выражением сильного неудовольствия на Венский двор и с изложением мер даже на случай разрыва и возвращения войск в Россию (о них упоминалось раньше). Теперь следовало уже откинуть всякую мысль о продолжении кампании и заботиться только о сохранении и устройстве войск. Между тем эрц-герцог продолжал переписку, и неудовольствие его росло. Он говорил Суворову, что сменил войска Корсакова и Конде своими только для того, чтобы дать Русским возможность перейти в наступление; что им следует по меньшей мере прикрыть Форарльберг; что он, эрц-герцог, будет протестовать против оставления Русскими театра войны и ответственность за последствия возлагает на Суворова; что он, наконец, "требует" отменить принятое решение, и т. под. Суворов, раздраженный предложением - стеречь австрийскую границу, указал эрц-герцогу, что его преждевременное выступление из Швейцарии было виною всех злоключений русских войск, что бедственное состояние этих войск может быть исправлено только отдыхом, хорошим довольствием и полным снабжением, а потому они удаляются на зимние квартиры в Баварию. Эрц-герцог опровергал обвинение, будто он был причиной неудачи кампании; укорял Суворова в том, что распределение русской армии по квартирам в Баварии сделано без соглашения с ним, эрц-герцогом; наконец просил замедлить хоть на 5 дней выступлением, пока австрийские войска успеют произвести необходимые передвижения. На последнее Суворов согласился.
В переписке этой, принявшей под конец характер почти личный, обе стороны были не правы, но Суворов пошел дальше эрц-герцога Карла и дозволил себе выражения и выходки, которых можно было избежать. В одном письме он писал: "такой старый солдат, как я, может быть проведен раз, но было бы с его стороны слишком глупо поддаться вторично". В другом письме, написанном накануне выступления из Линдау, говорилось: "наследственные владения должны быть защищаемы завоеваниями бескорыстными: для этого нужно привлечь народную любовь справедливостью, а не покидать Нидерландов, не жертвовать двумя прекрасными армиями и Италией. Вам говорит это старый солдат, который почти 60 лет несет лямку; который водил к победам войска Иосифа и Франца; который утвердил в Галиции владычество знаменитого дома Австрийского; который не любит болтовни Демосфеновой, ни академиков, только путающих здравый смысл, ни сената Анибалова. Я не знаю зависти, демонстраций, контр-маршей; вместо этих ребячеств - глазомер, быстрота, натиск, - вот мои руководители". Наконец, в ответ на последнее письмо эрц-герцога, где движение русской армии с театра войны названо было "отступлением", Суворов с негодованием писал, что он во всю свою жизнь не знал ни отступлений, ни обороны, а ведет теперь войска на отдых. К этому он прибавил язвительное и не совсем верное замечание, что в начале кампании "оборонительное положение в Тироле стоило свыше 10,000 человек, т.е. больше, чем завоевание Италии".
Такая ненормальность отношений двух главнокомандующих вытекала из хода предшествовавшей кампании и усиливалась новыми поводами. Петербургские и венские письма, полученные Суворовым в Фельдкирхе и Линдау, трактовали о происках и замыслах Тугута и подбавили горечи и раздражения к существовавшим неудовольствиям. К темам политическим и военным присоединился вопрос личного самолюбия: до Суворова дошли слухи (оказавшиеся потом вымыслом), будто Венский двор намерен лишить его фельдмаршальского звания. Весьма вероятно также, что раздражительное состояние Суворова увеличивалось необходимостью - отказаться от продолжения кампании, не загладив последних неудач. По крайней мере в письмах своих к эрц-герцогу, он не раз говорит о своих надеждах на продолжение войны против Франции и не считает минувшую кампанию последнею. В свою очередь и эрц-герцог Карл, хотя втайне сознававший вину своего правительства и свою собственную по отношению к Русским, имел причины к неудовольствию против последних, особенно против Суворова, так как они затрагивали национальное самолюбие Австрийцев. Мы уже говорили, что Русские не стеснялись выражением своего негодования к союзникам, называя их поведение изменою, предательством и проч.; все это конечно доходило до эрц-герцога и должно было его возмущать, а тем более случаи, особенно резкие, каковы следующие.
Когда Суворов, спустившись с Рингенкопфа, прибыл в Иланц, ему здесь представился генерал Линкен, который так малодушно бежал от Французов, бросив главнокомандующего на произвол судьбы. Суворов, желая выразить ему свое неудовольствие, спросил насмешливо: "по скольку неприятелей солдаты ваши могут посадить на штык? - мои насаживают по шести". Линкен, задетый за живое, отвечал холодно, что его солдаты делают, что в силах, и делают не дурно. Суворов переменил тон и обошелся с Линкеном ласково. Если этот анекдот, как надо полагать, справедлив, то Суворов сделал совсем не то, что требовалось, ибо задел ни в чем неповинных австрийских солдат, а самого генерала, во всем виноватого, оставил в стороне.
Во время нахождения русской главной квартиры в Линдау, Аркадий Суворов сделал у себя танцевальный вечер, пригласив между прочим нескольких австрийских офицеров, и предупредил их, что будет великий князь. Австрийцы приехали; великий князь прибыл несколько позже и, увидев их, сказал, чтобы они сейчас уезжали, потому что ему неприятно их присутствие. Офицеры отвечали, что при всем своем глубоком к нему почтении, они не могут исполнить приказания, потому что находятся на императорско-королевской службе, которая обязывает, а потому избавят великого князя от своего присутствия, когда сочтут это приличным. После того они остались на балу еще около часа, Константин Павлович вообще не терпел Австрийцев и ни мало не скрывал этого; несколько позже, в Мемингене и Аугсбурге, он показывал им отвращение, которое граничило с оскорблением 2.
Октября 13, в Линдау, происходил у Суворова прием. В зале находилось множество русских офицеров и между ними генерал Римский-Корсаков; тут же были присланный от эрц-герцога Карла генерал (вероятно Колоредо) и от принца Конде герцог Беррийский. Суворов вышел в приемную, обратился к герцогу, обошелся с ним очень любезно, расхваливал принца Конде и его корпус и жалел, что в последних действиях против Французов, эмигранты были расположены и употреблены не так как следует. С упреком этим он отнесся к австрийскому генералу, заметив, что не хотели ли их погубить? и потом сказал герцогу Беррийскому, что впредь ничего подобного не случится и Конде будет сам себе хозяином. Затем он опять обратился к австрийцу: "вы мне привезли приказание от эрц-герцога; в Вене - я у его ног, но здесь совсем другое, и получаю я приказания только от моего Государя". После этого сурового замечания, Суворов стал обходить русских офицеров; отличившихся в Швейцарскую кампанию хвалил, с некоторыми целовался, а к генералу, бывшему одним из главных виновников цюрихского несчастия, обратился с весьма жестким словом и дал ему совет - подать в отставку. Слышавший это Римский-Корсаков, ожидая вероятно и на свою долю какой-нибудь неприятности, постарался скрытно уйти. Суворов однако это заметил и обратился ко всем: "вы видели, господа, что Корсаков ушел, хотя ни он мне, ни я ему не сказали ни слова. Он более несчастлив, чем виновен; 50,000 Австрийцев шагу не сделали, чтоб его поддержать, - вот где виновные. Они хотели его погубить, они думали погубить и меня, но Суворов на них....(крепкое слово)... Скажите эрц-герцогу", прибавил Суворов, повернувшись к австрийскому генералу, "что он ответит перед Богом за кровь, пролитую под Цюрихом" 3.
Во всем этом прискорбном эпилоге Швейцарской кампании, Суворов действовал в качестве представителя русского имени. Русская армия, от генерала до солдата, была так возмущена поведением союзников, что если бы Суворов трактовал Австрийцев впятеро хуже, то это никому не показалось бы излишеством. Такого же взгляда держался и Император Павел; он зашел даже дальше, потому что в это время уже решил разойтись с союзником и, получив от Суворова переписку его с эрц-герцогом Карлом, выразил генералиссимусу полное свое одобрение. Из всего этого видно, насколько неверно утверждение многих иностранных писателей, будто Суворов самовольно оставил театр войны и был причиною разрыва.
Октября 19 Суворов выступил из Линдау, на другой день прибыл в Лейткирх, а 26 числа в Аугсбург. Русская армия заняла все пространство между Иллером и Лехом, главная квартира перенесена в Аугсбург. Союзные войска расстались, чтобы уже больше не свидеться; последняя Суворовская кампания и все его боевое поприще были кончены.
Поприще это было славное, блестящее и поучительное. Во всех войнах за последние 30 лет, где Суворов принимал участие, он резко выделялся из ряда; второстепенная и третьестепенная роли, ему выпадавшие, ограниченная сфера действий, конкуренция военных талантов Екатерининской эпохи, несправедливости высших начальников, - ничто не в состоянии было затереть Суворова. Все степени он взял с боя; всем был обязан своему личному достоинству.
Прежде всего и больше всего Суворов был чрезвычайно цельным типом военного человека вообще, или, в обширном смысле, солдата. Мало сказать, что военное дело и конечное его выражение - война были его страстью, они были его жизнью. С детских лет Суворова, военное призвание сделалось преобладающим элементом его существования, который над всеми прочими господствовал и ими управлял. Вне военной профессии для него не было деятельности, которая могла бы его сколько-нибудь удовлетворить; когда в 1798 году ему показалось, что военное поприще его кончилось бесповоротно, он пожелал идти в монастырь, т.е. отрешиться от мира и посвятить себя Богу. Строго логично было это решение. Личные качества Суворова, свойства, понятия, привычки, потребности, - все это вырабатывалось, формировалось и направлялось к одной конечной цели. Он был военным до последних мелочей будничного житья, но понимая военное призвание и служение широко, он, наперекор понятиям времени, употребил всю силу характера, чтобы образовать свой ум и обогатить его познаниями, притом отнюдь не одними специальными. Мало было в ту эпоху таких образованных и так хорошо подготовленных к своему поприщу генералов, как Суворов, и не только в России, но во всей Европе. Поэтому очень странно читать в иностранной литературе стереотипные фразы о невежестве Суворова, о его незнакомстве с теорией военного дела и т. под., или же о неумении приложит свои знания к практике. Последнее еще имеет кое-какой внешний смысл, так как Суворовское военное искусство выработалось иначе, чем у других, хотя образцы для изучения были для всех одни и те же, и произошло это исключительно по его индивидуальности и непосредственности. Но первое обвинение не основано ровно ни на чем; оно есть недоразумение или непонимание предмета, который трактуется. Суворов в продолжение всей своей жизни любил умственные занятия, относился всегда сознательно и критически к современным военным событиям, определял их истинный смысл примерами из военной истории. Не ограничиваясь собою, он старался привить тоже самое и к другим; мы видели у него подобие военных советов в мирное время и попытку завести научные беседы; знаем также, что его требования доходили в известной степени до низших ступеней военного сословия, ибо он настаивал, дабы каждый солдат "понимал свой маневр". Что касается до личной любознательности Суворова, то она была вполне живая; отпуская знакомого офицера за границу в отпуск или для служебной надобности, он требовал от такого лица отчета в виденном и замеченном, читал отчет с интересом и по нем выводил о писавшем заключение.
Предыдущая Дальше
|
|
|
|
Форма входа