 |
|
|
| Приветствую Вас, Гость · RSS |
20.04.2024, 11:25 |
|
СУВОРОВ АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ
Глава тридцать первая
Итальянская кампания: Нови; 1799.
Во время боя, Край не раз посылал к Багратиону с просьбой - атаковать неприятеля со своей стороны, дабы развлечь его внимание и силы, но Багратион не решился действовать вопреки диспозиции. Однако он послал нескольких ординарцев к Суворову, одного после другого; по они не возвращались. Багратион поехал сам, наехал у Поцоло-Формигаро на кучку генералов и адъютантов и увидел тут Суворова: он лежал на земле, завернувшись в плащ и спал, или делал вид, будто спит. Дерфельден обратился к приехавшему с каким-то вопросом; как только Багратион стал говорить, Суворов вскочил, сказав, что крепко заснул, и принялся задавать своему любимцу вопросы о ходе дела. Узнав про неудачу Края, он послал ему приказание - возобновить атаку, велел одновременно с ним атаковать Багратиону, а Милорадовичу продвинуться вперед для поддержания Багратиона.
Багратион повел атаку прямо на Нови, Край - по-прежнему. Неприятель, пользуясь пересеченною местностью, засел в канавах, садах, в строениях предместия и встретил Русских сильным огнем, но не остановил их и, после жаркой схватки, ретировался в самый город. Русские повели атаку на город, но встретили высокую и прочную стену, не поддававшуюся выстрелам полевых орудий; Русские повернули правее, по направлению к высотам, и под ядрами и картечью продолжали атаку в замечательном порядке и с еще более замечательным бесстрашием. Французы, отлично укрытые местными предметами, были почти невидимы, тогда как их противники, подвигаясь вперед колоннами и останавливаемые на каждом шагу канавами, изгородью и проч., были совершенно открыты выстрелам, да и артиллерия их не могла противодействовать неприятельской, находившейся на верху и занявшей позицию за гребнем высот. Вдобавок ко всему, Французы вышли из Нови и ударили в левый фланг атакующих. Хотя нападение это было отражено, однако настаивать далее на продолжении атаки представлялось для малочисленного отряда Багратиона совсем непосильным, и войска его стали отходить назад под прикрытием казаков и австрийских драгун.
В это время против левого их фланга появилась французская колонна Ватрена; он запоздал придвинуться к Нови, делал это только теперь и таким образом случайно вышел во фланг Русским. Суворов, который все ждал наступления неприятеля по Скривии к Тортоне, был удивлен появлением Французов именно от Скривии, сейчас же двинул против них большую часть войск Милорадовича и послал к Дерфельдену в Ривальту приказание - со спехом идти к Нови. Войска Милорадовича и Багратиона пошли в атаку левее Нови; бригада Ватрена была отбита, но все-таки атака на Нови не удалась и на этот раз. Багратион удвоил усилия, но снова без успеха; мало того, генерал Гардан опят вышел из Нови и ударил в правый фланг Багратиона, а две остальные бригады Ватрена, подойдя тем временем к месту боя, устремились на левый фланг войск Милорадовича. Левому крылу союзников стала грозить серьезная опасность, но в этот критический момент показались головы колонн Дерфельдена, которые не шли, а бежали под палящим зноем на выручку товарищей.
Линия русских войск, подкрепленная свежими частями, в порядке, как на мирных маневрах, двинулась вперед с барабанным боем. Натиск произведен такой дружный, что Французы были опрокинуты и отброшены к высотам, на которых и поспешили укрыться. Русские не останавливаясь, произвели общий удар на высоты. Но теперь как и прежде, они встретили преграду неодолимую и отхлынули устилая свой путь множеством павших. Дерфельден повторил атаку, - та же неудача; он повел атаку в третий раз. Усилия были доведены до последней степени напряжения, но привели к убеждению в неисполнимости предприятия. Численный перевес Русских ничего им не дал, потому что огромные потери быстро его уничтожили. Жаркое итальянское солнце жгло больше, чем при Треббии; солдаты падали от расслабления и жажды; легкораненые умирали от изнурения. В первом часу дня Суворов велел прекратить атаки.
Нетрудно понять, как тяжело было ему отдать подобное приказание. Он может быть и продолжал бы упорствовать, если бы распоряжался боем издали, но тут все происходило на его глазах, и в ходе дела он принимал непосредственное участие. Можно сказать, что после первых безуспешных атак, он почти беспрестанно был в огне. То он встречал опрокинутый батальон и продолжал с ним ретироваться, крича солдатам, как на Треббии: "молодцы ребята, заманивай их, заманивай; спасибо ребята, что догадалися", а потом останавливал батальон, говоря: "теперь пора назад, ребята, и хорошенько их". То по первому звуку его голоса бежавшие сами останавливались, строились и кидались снова на неприятеля. То он провожал батальоны после предшествовавшей неудачи вперед и, едучи под пулями и картечью, ободрял солдат, а потом пускал их на врага, приговаривая: "не задерживайся, иди шибко, бей штыком, колоти прикладом... ух - махни, головой тряхни!" То наконец, выведенный из себя неудачами, он слезал с коня и, катаясь перед фронтом по земле, с глубокой скорбью кричал: "ройте мне могилу, я не переживу этого дня". Когда генералы и приближенные лица принимались его успокаивать, он отвечал, что не перенесет поражения при конце своего военного поприща; ему возражали, что отбитая атака не есть еще поражение 15. Но все эти успокаивания и утешения были фразами, общим местом. Суворов сам знал, что не только далеко до поражения, но что развязка дела находится в его руках; тем не менее вид бегущих солдат и последовательно отбиваемых одна за другою атак производил в нем невыносимо - болезненное ощущение. Ярость, едкая горечь, негодование, стыд кипели в его душе и возбуждали необоримую потребность сломить встреченное противодействие. И хотя атака на Нови была в сущности операцией почти демонстративною, главную же задачу исполнял Край, но Суворов, по свойству своей натуры, был наименее способен к подобного рода действиям, и настойчивость его увеличивалась по мере увеличивавшегося сопротивления. Совершенно верно охарактеризовал его Моро, когда кто-то впоследствии пожелал узнать его мнение о Суворове при Нови. "Что же можно сказать", отвечал он: "о генерале, который обладает стойкостью выше человеческой, который погибнет сам и уложит свою армию до последнего солдата, прежде чем отступит на один шаг?" 16.
Когда атаки Русских прекратились, бой несколько затих по всей линии, так как усилия Края против левого неприятельского крыла кончились еще раньше полным неуспехом, несмотря на то, что упорные нападения Русских у Нови не дозволили Моро подкрепить войсками отсюда свое левое крыло. Таким образом план Суворова - сбить войсками Края французов и зайти им в тыл - не удался совершенно, благодаря непоколебимому мужеству неприятеля и огромным выгодам его позиции. Союзный главнокомандующий уже по одной стойкости Французов теперь убедился, что армия их находится в полном сборе и потому нечего опасаться покушений по долине Скривии. Мелас, стоявший у Ривальты на случай этих покушений, а также чтобы доконать разбитого неприятеля и забирать его в плен, теперь представлялся в виде драгоценного ресурса, тем более, что Французы принуждены были ввести в дело до полудня все свои наличные силы без остатка. Оставался у Суворова еще и Розенберг, однако он не был потребован; вероятно Суворов предпочел сохранить его на непредвиденный случай 17. Обстоятельство это имеет значение; оно доказывает - насколько было далеко от Суворова сомнение в победе, не говоря уже про его собственное поражение; иначе он притянул бы к себе обоих. Расчет Суворова оправдался, оказалось достаточно одного Меласа.
За Меласом было послано 1 1/2 или 2 часами раньше того времени, как временно приостановлен бой, - обстоятельство, доказывающее, что Суворов не потерял головы под впечатлением безуспешных атак Нови. Но Мелас на этот раз сообразил, что Дерфельден взят под Нови вопреки диспозиции, следовательно надо принять на себя наступательное движение вдоль Скривии, для которого русский корпус предназначался. Сверх того Мелас не забыл и приказания о доканчивании и забирании в плен неприятеля, которого Край должен разбить. В силу всего этого Мелас выступил из Ривальты - сам, около 11 часов утра, пошел по обеим сторонам Скривии и на пути уже, приблизительно через час, получил приказание -идти левее позиции русских войск и атаковать с фланга правое крыло Французов. Сообразно с этим, Мелас стал делать перемены в распределении своих колонн и потом продолжал движение. Хотя Суворов и говорит в своих реляциях, что Мелас шел быстро и прибыл вовремя, но реляции писались после одержанной победы, главною виновницею которой была помощь Меласа, а при подобных условиях ошибки и прегрешения забываются. На самом же деле, как некоторые свидетельствуют, Мелас прокопался в пути довольно долго, что подтверждается и расчетом времени, ибо с частью своих войск примкнул к левому флангу Русских не раньше двух часов по полудни. Прочие его войска продолжали движение по обоим берегам Скривии.
До трех часов дня войска отдыхали и подкрепляли свои силы; затем бой возгорелся снова. Согласно приказанию Суворова, разом двинулась вперед вся линия - и Край, и Дерфельден, и Мелас; последний, подкрепленный частью русских войск, атаковал высоты, занятые дивизиею Ватрена, т.е. правый фланг французской позиции за Нови. Французы выставили на высотах всю свою артиллерию и встретили союзников страшным огнем. Бой загорелся по всей линии самый отчаянный; отдохнувшие войска набрались сил и возобновили дело с новой энергией. Французы держались твердо, как стена, и опять стали разбиваться об эту стену бурно набегавшие людские волны....
Но теперь сущность дела была уже не прежняя: союзники получили 8,000 человек подмоги и стали охватывать ими неприятельский фланг. Мелас поднялся на высоты; две его колонны, двигавшиеся по Скривии, дошли до Серавалле, прогнали Домбровского, блокировавшего форт, и затем частью заняли Арквату в тылу французской позиции, частью двинулись к Нови для содействия Меласу. Дивизия Ватрена, принужденная переменить фронт правым флангом назад, держалась довольно слабо; цисальпийский легион почти совсем не держался и при первом натиске бежал в паническом ужасе, офицеры впереди. Прискакал начальник правого крыла, Сен-Сир, и с одной полубригадой восстановил бой: наступление замедлилось, Меласовы войска подались даже назад, Французы захватили в плен одного австрийского генерала и отбили два орудия. Дивизия Ватрена пришла в себя, оправилась, начала выстраиваться; успех по-видимому опять уходил от союзников, но это продолжалось не долго. Русские после кровопролитного боя ворвались наконец в Нови и показались на высотах. Держаться Французам уже было нельзя, приходилось думать лишь об отступлении.
Но и отступать было почти некуда: прямой путь на Гави был захвачен, и двум бригадам правого французского крыла пришлось искать спасения окольными дорогами. Левое крыло французов, сбитое Краем, могло отступать только на Пастурану, а туда уже двинулись Русские от Нови. Здесь столпились отступавшие; узкие улицы деревни и глубокий овраг загромоздились пушками и обозами, и в эту хаотическую массу полетели пули небольшого австрийского отряда. Несколько лошадей было убито; обоз стал, и единственная дорога закрылась для отступающих; а деревня и её окрестности все наполнялись густыми толпами, в которых не пропадал ни один выстрел. К довершению бедствия стали подходить Русские и небольшой отряд занял кладбище; с другой стороны показались Австрийцы Края и двинулись в атаку. Толпы Французов рассыпались во мгновение ока, все бросилось в разные стороны, куда попало. Один батальон пытался обороняться, предводимый двумя генералами, которые с несколькими другими совещались в Пастуране о средствах к спасению армии; но успеха иметь не мог. Оба генерала, израненные, попались в плен, а впереди деревни целая бригада положила оружие.
Отступление Французов, обратившееся потом, кроме части войск Сен-Сира, в настоящее бегство, началось в 6 часу вечера. Не задолго перед тем, когда победа не подлежала уже сомнению, Суворов послал Розенбергу приказание- идти из Вигицоло к Нови 17; а сам объехав некоторые войска, остановился в каком-то домике для отдыха и распоряжений. Было около 7 часов вечера, жара стояла еще сильная; Суворов велел открыть настежь все окна и быстрыми шагами ходил по комнате; у двери стоял казак с обнаженною саблей. Доложили, что приехал какой-то офицер; приказано впустить. Вошел поручик Толль и доложил, что прислан от Розенберга, который выступил в 6 часов и спрашивает приказания - где по приходе расположиться. "Хорошо, мой друг, сейчас дам приказание", сказал Суворов и послал за двумя или тремя лицами штаба, продолжая расхаживать взад и вперед. Более чем с любопытством смотрел молодой офицер на главнокомандующего, имя которого гремело во всей Европе и которого он видел в первый раз. Суворов был в том самом костюме, что и во время боя: в рубашке, в коротком исподнем платье из летней ткани и полусапогах; сухощавые его ноги охватывались у самых колен пряжками; весь он был покрыт потом и пылью. Пришли чины штаба; Суворов продиктовал им несколько приказаний, подошел потом к Толлю и спросил его, заложены ли мины под Тортоною. Толль отвечал, что не знает. Как уязвленный отскочил от него Суворов, закричал: "немогузнайка, опасный человек, схватите его", и забегал по комнате с разными странными ужимками и восклицаниями. Присутствовавшие или опустили глаза, или обратились с безмолвным укором к молодому офицеру; Толль стоял в оцепенении от такого неожиданного поворота. Прошло минут десять во всеобщем замешательстве; затем Суворов успокоился, передал сконфуженному Толлю запечатанное приказание и отпустил его, сказав серьезно: "вы должны знать все, будьте вперед осторожнее" 3.
Войска, утомленные до последней степени более чем полусуточным боем, расположились на ночлег на самом поле сражения; преследование продолжали одни передовые части. Французы бежали по всем направлениям; их гнали, рубили, забирали в плен кучами; лишь спустившаяся ночь дала им возможность свободнее вздохнуть. Как союзники понесли огромную потерю во время сражения, так Французы особенно пострадали при отступлении. Равнина, скаты и гребни возвышенности, лощины - были усеяны телами мертвых и умирающими; даже на следующее утро нельзя было проехать несколько сот шагов, чтобы из-под копыт лошади не раздался болезненный стон полумертвого страдальца 3. Очевидец говорит, что тела лежали вокруг Нови почти сплошь одно около другого, и было их так много, "как на самом урожайном поле не могло быть снопов сжатого хлеба". Приходилось заботиться только о своих, да и на это потребовалось много времени; собирать же раненых Французов, отвозить их в госпитали и хоронить мертвых, приказано было окрестным жителям" 4.
Ночь наступила довольно свежая; на биваках союзных войск водворилась мало- помалу тишина; истомленные войска отдыхали; лишь издали, из горных ущелий, доносились еще выстрелы: то передовые партии следили за бегущими Французами. Вдруг, около полуночи, раздалась ружейная трескотня в Нови, потом затихла и опять возобновилась. Войска поднялись на ноги, стали в ружье; Суворов послал туда один русский батальон. Оказалось, что несколько сот Французов, не успевших отступить со своими войсками, укрылись в городских домах, ближайших садах и оврагах, а с наступлением ночи собрались, при содействии жителей, большой толпой и напали на главный русский караул. Караул встретил их выстрелами и штыками, но был подавлен массою и почти поголовно лег на месте. Французы заперли городские ворота и вознамерились обороняться, но подоспевший русский батальон отбил ворота и ворвался в город. Французы были большею частью переколоты, а остальные рассеялись и попрятались по домам. Между горожанами находилось много французских сторонников; два раза в продолжение кампании Багратион, занимая Нови, должен был их остерегаться, и все-таки они успевали наносить союзным войскам вред. В настоящем случае городские жители французской партии поступали таким же образом, помогали Французам, укрывали их и даже несколько значительных лиц участвовало в нападении на русский караул, доказательством чему служило пятеро из них убитых. Русские солдаты не сочли поэтому нужным стесняться: многие дома, где укрылись Французы, были взяты, все попавшиеся под руку переколоты, имущество уничтожено и разграблено. Досталось конечно и не одним укрывателям, потому что разбирать было недосуг, да и невозможно; но в это время явился сам Суворов и остановил самовольство солдат 4.
Этим эпилогом закончилось сражение при Нови. Отличительная его черта состоит в необыкновенном упорстве обеих сторон и в естественном следствии этого упорства - огромных потерях. Сам Суворов говорил, что не видал еще такого жестокого по упорству дела 18. У союзников больше всего потерпели войска Края, находившиеся в огне с раннего утра до вечера; у него выбыло из строя больше 5,000 человек; в русских войсках убыль доходила почти до 2,000; общий итог потери союзников простирался до 8,000; в числе раненых насчитывалось несколько генералов. Урон Французов был еще значительнее; самые умеренные показания определяют его в 9,500 человек убитыми, ранеными и пленными 19, но в сущности он был выше по меньшей мере на 1,500, особенно если принять в расчет, что много раненых Французов следовало за своею отступавшею армией при пособии пленных Австрийцев, которые были для этого к ним приставлены 20. Так как союзников участвовало в бою 52,000, а французов 35,000, то процентное содержание потери Французов выходит вдвое больше, чем у союзников; сверх того у Французов разбежалось несколько тысяч человек. В числе 4,600 пленных Французов находилось 84 офицера и 4 генерала, из которых двое, Груши и Партуно, были отправлены в Петербург, так как Император Павел еще раньше повелел прислать к нему французских генералов, которые будут "взяты в полон без акорду". Сверх всего этого, в руках союзников осталось 4 французских знамени и от 37 до 39 орудий, т.е. почти вся их полевая артиллерия, состоявшая только из 40 орудий.
Суворов был очень доволен поведением войск в бою, и русских, и австрийских, о чем и доносил обоим императорам, особенно одобрительно отзываясь о содействии, оказанном Меласом. Представлен был длинный список отличившихся, и Император Павел пожаловал им щедрые награды. Кроме того высочайше повелено: жалованье убитых на войне офицеров обратить в пенсию их женам по смерть, а детям до совершеннолетия; семействам же убитых офицеров, находившимся за границей, выдать еще, в виде единовременного пособия, годовой пенсион на возвратный путь в Россию. Суворова Государь почтил рескриптом, написанным в самых милостивых выражениях; в нем говорилось, что Государь не знает, чем наградить главнокомандующего, который "поставил себя выше награждений". Однако Государь придумал награду, и именно в том роде, который для Суворова был особенно дорог. Последовал приказ, чтобы гвардия и все войска, даже в присутствии Государя, отдавали Суворову воинские почести, следующие по уставу только особе Императора. "Достойному достойное", заключал Государь свой рескрипт: "прощайте князь, живите, побеждайте Французов и прочих, кои имеют в виду не восстановление спокойствия, но нарушение оного".
Впечатление от новой, решительной победы было в Вене и в Петербурге полное, глубокое, но в венских правительственных кружках принято по обыкновению сдержанно, в Петербурге же с искренним, горячим восторгом. С донесением отправлен был состоявший при Суворове подполковник Кушников; ему между прочим приказано было, при проезде чрез Вену, не являться Тугуту. Кушникова чуть не носили в Петербурге на руках, и Государь первый подавал всем пример своими милостями: произвел его в следующий чин, пожаловал два ордена, в том числе один с бриллиантами, звал к своему столу и к обеду, и к ужину. Государь - наследник, в предвидении зимней кампании, узнав, что у Кушникова нет теплого верхнего платья, подарил ему свою шубу, сказав: "мне нельзя ехать в италийскую армию, так пусть там будет хоть моя шуба" 5. Вообще Суворовскому посланцу оказывали всюду самые разнообразные знаки внимания, приглашали к себе, расспрашивали о последних мелочах, слушали как оракула.
Такое же глубокое, можно сказать потрясающее впечатление, только в противоположном смысле, произвело известие о побоище при Нови во Франции. Клуб, сформировавшийся из остатков якобинской партии, не знал границ в резких заявлениях своего негодования; оскорбления посыпались на генералов, на Моро, на Жубера, даже на вдову Жубера, Да и в правительственных учреждениях говорилось тоже самое, только в более мягкой форме; национальная гордость конвульсивно трепетала под нанесенным ей новым, жестоким ударом 21.
Распоряжения Суворова при Нови осуждаются иностранными писателями более, чем в каком другом деле. Говорят про разновременность атак, про поздний призыв Меласа, про нерасчетливое оставление Розенберга без всякого употребления, т.е. про отсутствие общей мысли в ведении боя; самые строгие хулители выводят заключение, что Суворов одолел только числом и обнаружил полнейшее невежество в военном деле. Следует впрочем оговориться, что никто из критиков не отрицает храбрости Русских, называя ее по обыкновению "фанатическою", а один из них, наиболее беспристрастный, замечает, что сражение при Нови между прочим доказывает, что "качество войск и непреклонная воля их предводителя иногда могут заполнить ошибочность его соображений" 22. В настоящей главе предмет изложен таким образом, чтобы самое дело могло служить прямым ответом на приведенные приговоры и замечания критики, а потому к этой теме нет надобности возвращаться. Можно разве только добавить, что если настойчивость и упорство были злоупотреблены, то этот недостаток представляется ничтожной отрицательной величиной в сравнении с тем громадным положительным достоинством, которое присуще долгому и славному военному поприщу Суворова, благодаря тем же настойчивости и упорству. Сам Суворов очень хорошо понимал, что сражение при Нови может послужить канвой для многих узоров порицания и охуждения, а потому выразился, что "тактики будут ругать" его, в чем и не ошибся 23.
Но охуждают не одно сражение, а также и распоряжения после боя; ставят Суворову в укор, что он не сумел воспользоваться победой, дозволив совершенно разбитым Французам отступить, тогда как мог их истребить энергическим преследованием. Обвинение это еще менее основательно, чем первое, в чем легко убедиться из обстоятельств, последовавших за победою.
По ходу боя видно, в какой крайней степени изнурения должны были находиться войска к вечеру 4 августа; серьезное преследование немедленно, без передышки, — стало физически невозможным. Послав за неприятелем легкие партии, Суворов сделал распоряжение об энергическом преследовании на следующий день. Во главе русских войск должен был идти Розенберг со своими свежими, не участвовавшими в бою силами; он подошел к Нови 4 числа поздно вечером, провел тут ночь и тронулся дальше рано утром 5 числа. Прочие корпуса, вследствие чрезмерной усталости, простояли на месте до полудня и только тогда выступили. Розенберг в тот же день имел авангардное дело с Французами; войска его, горевшие желанием добыть хоть долю славы своих товарищей, не тратили много времени на перестрелку. Несколько батальонов дружно и горячо ударили в штыки, вмиг сбили неприятеля и гнали его, не давая опомниться; до 130 человек взято в плен и много полегло на месте. Этим небольшим делом и ограничились действия Розенберга, ибо к вечеру он получил приказание — вернуться назад, чрез Серавалле, куда и двинулся следующим утром, а против неприятеля отправил только легкие партии 24. Такое же самое приказание — возвратиться на прежние позиции перед Нови или занять другие указанные места, — получили остальные войска 5 и 6 числа, и только что начатое преследование неприятеля прекратилось.
Это спасло остатки французской армии. Она находилась в бедственном положении; два дня сам главнокомандующий оставался в совершенной неизвестности — где находятся войска его левого крыла и что с ними сталось. Австрийская бригада Нобили, участвовавшая накануне в обходном движении Меласовых войск и занявшая в тылу Французов Арквату, была с трудом выбита оттуда отступавшими войсками правого французского крыла, и для этого потребовалась целая дивизия Ватрена. Что же было бы, если бы союзные колонны напирали энергически на неприятеля с тыла, не давая ему опомниться и поддерживая зародившуюся в нем панику? А между тем не Суворов был виновен в этой ошибке. На другой день после новийского побоища, когда Розенберг давно ушел, а может быть и прочие колонны тронулись, Мелас объявил Суворову, что нет ни продовольствия, ни мулов для движения в горы. Суворов мог конечно ответить, что еще с 20 июля отдано ему, Меласу, приказание — заготовить то и другое не позже 4 августа. По всей вероятности он и поставил это обстоятельство на вид своему подчиненному; но дело оттого не изменялось, и факт неизбежного стояния на месте — оставался во всей своей фактической силе. Что касается до местных средств Ривьеры, то в ней решительно нельзя было найти продовольствия до подвоза морем, а потому идти туда с двухдневным запасом хлеба было бы поступком просто безрассудным. Настоящий случай принадлежал к категории тех, когда невозможное нельзя силою воли или гения превратить в возможное, и остается ему подчиниться. Суворов так и сделал. Но отказаться вовсе от своего намерения, т.е. лишиться всех плодов своей победы, он не хотел и не мог. Было приказано Меласу — добыть мулов и продовольствие с наивозможною поспешностью и объявлено, что наступательное движение в горы отсрочивается на несколько дней. Однако и этот его расчет оказался в тот же несчастный день 5 августа сделанным "без хозяина", потому что хозяином в армии был не главнокомандующий, а венский гофкригсрат.
По плану Суворова, составленному давно и объявленному кому следует для исполнения по взятии Мантуи, между прочим генерал Кленау должен был двинуться к Генуе вдоль морского берега. В первых числах августа Кленау начал приводить этот план в исполнение и дошел до форта Санта-Мария, но тут получил прямо из гофкригсрата распоряжение — прекратить наступление в Ривьеру, возвратиться в Тоскану и ничего не предпринимать до новых приказаний из Вены. В то же время и тоже из гофкригсрата получено Меласом высочайшее повеление — собрать в Тоскане немедленно 9,000-ный отряд под командою генерала Фрелиха, которому водворить там порядок и обезоружить народные ополчения, ожидая на месте инструкций из Вены. Кроме того Бельгарду дано прямое предписание - прибыть в Вену, а Гогенцолерну — ехать в Тоскану с дипломатическим поручением. Мелас донес обо всем этом Суворову в тот же день 5 августа, говоря между прочим следующее: "так как означенное высочайшее повеление должно быть исполнено безотлагательно, то я прямо уже сообщил о нем по принадлежности и сделал надлежащие распоряжения".
Таким образом, подкомандный генерал делал по армии распоряжения и сообщал о них главнокомандующему для сведения, а другой генерал, степенью еще ниже, получал за несколько сот верст приказание от правительства, разрушавшее составленный главнокомандующим план военных действий. Казалось, какая-то роковая преграда постоянно воздвигалась между Генуей и Суворовым, будто указывая ему иной путь. Так на самом деле и вышло.
Предыдущая Дальше
|
|
|
|
Форма входа